— Знаешь, в чем я сейчас? — спросила она. — На мне только нижняя часть купальника. Я лежала в саду, загорала… Зашла переодеться и решила тебе позвонить. И боялась. Хотела, но… Я к такому не привыкла.
Не знаю, как себя вести. Странно так было, когда мы с тобой сидели у тебя на кухне, в футе друг от друга, и я не могла ничего сказать или прикоснуться к тебе. А мне так хотелось до тебя дотронуться, и я даже чуть не протянула к тебе руку. Боже, а если бы вдруг Чик увидел! Или Вирджиния. Странно, да? Мы вчетвером болтаем непонятно о чем, а мне в это время хочется только одного — броситься тебе на шею и обнять тебя.
— Когда? — повторил он свой вопрос.
— Может, завтра вечером?
— Давай, — согласился он.
— Чик уедет на совещание. Он каждую среду ходит. Вернее, ездит на машине.
— Во сколько?
— Я позвоню, когда он уйдет.
— Только не домой, — предостерег он ее. — Я подойду сюда, в магазин. Во сколько? В семь, в полвосьмого?
— Где-то так. И тогда ты можешь сюда прийти. Или встретимся в другом месте. Правда, машина у него будет.
— А не опасно мне к вам приходить?
Роджер подумал о соседях и о том, что Чик может вернуться домой.
— Да нет, — сказала Лиз. — Или заезжай за мной, куда-нибудь сходим. — Она вдруг заторопилась. — Кто-то пришел, мне надо идти. Позвоню в среду в магазин.
— До свидания, — попрощался он.
— До свидания, — ответила она и положила трубку.
В тот вечер, во вторник, Вирджиния услышала, как Роджер сказал из другой комнаты:
— Пойду-ка я в магазин. Нужно пару телевизоров починить.
— Вот как? — удивилась она и почувствовала, как ее кольнуло подозрение.
Но он остался дома — читал журнал, просматривал заказы. В девять часов он сказал:
— Сегодня, наверно, уже не пойду. Устал я.
— Ты подумал о том, что предлагает Чик?
— Нет, — сказал он.
— Позвонишь ему?
— Пню этому?
— Не надо так его называть.
Ее подозрительность переросла в злость.
— Но он и есть пень, — сказал Роджер. — Жирный лопух с придурью, которому все в жизни на тарелочке подносили. В рубашке родился.
— Чушь какая.
— А его прожекты! Знаю я эти его идеи: да он через неделю меня разорит. Разведет гардении для дам, будут у него тарелочки, точечная подсветка. Наймет продавцов, которые только и будут, что без дела околачиваться. Мы таких пальмами в кадках называем. Вон — в универмагах торчат. Одни гомики.
Ее негодование было столь велико, что она прекратила разговор и ушла на кухню. Там села за стол и закурила.
— Терпеть не могу таких типов, — донесся его голос из коридора. — Им бы трусами торговать. Такие прям елейные.
— Чик не елейный, — сказала она.