— Возвращайся побыстрее, — попросила она.
Вместе с постельными принадлежностями она поставила на заднее сиденье машины мусорную корзину, наполненную фарфоровой посудой.
— Ты не поедешь?
— Нет, — сказала она. — Мне еще надо в прачечную, твои рубашки забрать.
Появилась миссис Уотсон с чемоданом.
— На телефон, наверное, очередь, — сказала она Вирджинии.
— Ну, мы можем попробовать. Я позвоню, поговорю насчет этого.
Миссис Уотсон открыла переднюю дверь машины и сказала дочери:
— Утром зайду.
— Хорошо.
Вирджиния стояла на тротуаре, сложив руки на груди, и провожала их взглядом.
Когда машина отъехала на несколько кварталов, Роджер заговорил:
— Я не собирался бросать Вирджинию.
Миссис Уотсон ответила:
— Оставь-ка ты лучше эту затею с Арканзасом.
— Я вам правду говорю! — воскликнул он.
— Ты уже был один раз женат, — напомнила ему миссис Уотсон. — Так ведь?
— Да, — не отрицал он.
— Где сейчас та жена?
— Не знаю. Там где-то, на востоке осталась.
— Дети у вас были?
— Дочка.
— Они тебе пишут?
— Нет.
— Как-нибудь помогаешь им деньгами?
— Нет. Она снова вышла замуж.
— Я знала, что так будет, — сказала миссис Уотсон. — Уже тогда, когда впервые увидела тебя. Но Вирджиния не хочет с тобой расставаться. Что ж, это ее дело. Я ей с самого начала сказала, что о тебе думаю.
— Я тоже о вас не очень высокого мнения, — с горечью сказал Роджер.
— Я тебе вот что скажу. Даже и не думай о том, чтобы удрать и бросить мою дочь, да еще сейчас, когда она ждет ребенка. Смирись с этим. Ты останешься здесь и будешь им помогать. Что это за собственное дело ты задумал? Какую-нибудь мастерскую по радиопочинке? А потянешь?
Роджер не отрывал взгляд от дороги.
— По-моему, — продолжала миссис Уотсон, — тебе лучше было бы рабочим куда-нибудь устроиться. Но Вирджиния считает, что у тебя получится открыть небольшую лавку.
— Это не ваше дело, — сказал он в смятении. — Не суйте свой нос куда не надо. Это мы сами решим, я и моя жена. Вас это никак не касается.
— Не смей так со мной говорить.
У Роджера слова застряли в горле.
— Не вмешивайтесь в дела моей семьи, — наконец потребовал он.
— Она моя дочь, — сказала миссис Уотсон. — Я знаю ее очень давно, не то что ты. И меня намного больше, чем тебя, волнует, что с ней будет дальше. Тебе-то лишь бы филонить на какой-нибудь непыльной работенке, где ничего не надо делать. Ты из тех, кого у нас швалью зовут. Что, разве не так? В глубине души ты сам это знаешь. Знаешь, что ты никчемный хвастун. Я говорила дочери, чтобы не связывалась с тобой, но она работала в своих вашингтонских госпиталях, у нее были благородные помыслы — война, инвалидам надо помогать. Если она хочет погубить свою жизнь, посвятив себя тому, чтобы исправить тебя, сделать из тебя что-то путное — что ж, мне ее не остановить. Не сомневаюсь, в один прекрасный день она проснется, и все ей станет ясно. Так или иначе, я приехала сюда с твердым намерением помочь моей дочери, насколько это в моих силах, ведь я всегда ее поддерживала, даже после того, как она за тебя вышла. Я не из тех родителей, которые готовы отвернуться от своего ребенка только потому, что тот пошел против их воли. В Вирджинии нет ничего низкого или дурного, это она по незнанию — у нее, как и у многих, во время войны здравый смысл отключился.