Гаррис захотел сойти на берег у Хэмптонской церкви — посмотреть могилу миссис Томас.
— А кто такая миссис Томас? — спросил я.
— Откуда я знаю? — отозвался Гаррис. — Это дама, у которой веселый памятник, и я хочу его посмотреть.
Я запротестовал. Не знаю, может быть, у меня извращенная натура, только я никогда не мечтаю о могильных памятниках.
Я знаю: когда вы приезжаете куда-нибудь в город или деревню, следует немедленно мчаться на кладбище и наслаждаться могилами. Но в таком отдыхе я себе всегда отказываю. Я не нахожу интереса в том, чтобы ползать кругами у мрачных холодных церквей за страдающим одышкой старым грибом и зачитывать эпитафии. Даже кусок медной потрескавшейся доски, вделанной в камень, мне не доставляет того, что я именую подлинным счастьем.
Невозмутимостью, которую я в состоянии сохранять перед ликом волнующих надписей, отсутствием воодушевления в отношении местной генеалогии я привожу в потрясение всех добропорядочных могильщиков, а плохо скрываемое стремление поскорее убраться ранит их чувства.
Одним золотым солнечным утром я стоял, прислонившись к невысокой каменной стенке, ограждавшей небольшую деревенскую церковь, курил и в тихой глубокой радости предавался очаровательному успокоительному пейзажу: старая серая церковь, увитая гроздьями плюща, с деревянным крыльцом в замысловатой резьбе; светлая лента проселка, сбегающая извилинами с холма сквозь высокие ряды вязов; крытые соломой домики, выглядывающие из-за аккуратных изгородей; серебряная речка в долине, за нею поросшие лесом холмы!
Это был чудесный пейзаж. Он был полон идиллии и поэзии, и он вдохновил меня. Я ощутил добродетель и благодать. Я понял, что теперь не хочу быть порочным и грешным. Я перееду сюда, и поселюсь здесь, и не сотворю более зла, и буду вести прекрасную, совершенную жизнь; главу мою, когда я состарюсь, украсят седины и т. д. и т. п.
И в этот миг я простил всех друзей моих и родственников моих, за их порок и упрямство, и благословил их. Они не знали, что я благословил их. Они продолжали вести свой отверженный образ жизни, так и не представляя себе того, что, далеко-далеко, в этом безмятежном селении, я для них делал. Но я это сделал, и мне хотелось, чтобы они узнали о том, что я это сделал, ибо я желал осчастливить их. И я продолжал предаваться всем этим возвышенным, благородным мыслям, как вдруг в мой экстатический транс ворвался пронзительный писклявый фальцет. Он голосил:
— Сию минуту, сударь! Бегу, бегу! Погодите-ка, сударь! Сию минуту!
Я посмотрел вверх и увидел лысенького старикашку, ковылявшего по кладбищу в моем направлении. Он волок гигантскую связку ключей, которые тряслись и гремели в такт каждому шагу.