На фоне иных, благостно настроенных авторов («…летят, гудят стогласные / Могучие, привольные, / Звенящие, прекрасные / Напевы колокольные…») создаётся ощущение, что Леонов нечто иное, смутное, испытывает к святому празднику, что и сам сформулировать пока не в силах.
Можно попытаться разгадать смысл леоновских метафор, но, верно, этого не стоит делать: стихотворение явно выстроено не рассудком, а некими иррациональными, ещё невнятно артикулированными чувствами. Однако и здесь уже слышны определённые созвучия с будущей прозой Леонова, а именно с описанием безрадостной монастырской жизни в романе «Соть».
Несмотря на революцию, гимназия, где учился Леонид, продолжала свою работу.
«Обучение было поставлено превосходно, — вспоминал Леонов и много лет спустя. — До восьмого класса мы ходили в парах, волосы отращивать не разрешалось…»
«Сама гимназия, — говорил Леонов, — помещалась в бывшем доме князя Пожарского (его потом разрушили). <…> Требовали и добивались знаний. Приходит учитель истории Вячеслав Владимирович Смирнов. Статский советник. Тишина полная. Вызывает ученика: „Говорите о Шуйском…“ Слушает ответ, не перебивая и не поправляя. Потом таким же ровным голосом: „Садитесь. Два…“»
Директором гимназии был действительный статский советник Николай Иванович Виноградов. «Лингвист в генеральском мундире» — так определил его Леонов позже.
В романе Леонова «Дорога на Океан» есть эпизодическое описание некоего директора гимназии, в котором угадывается и Николай Иванович: «Нельзя было забыть этого большелобого надменного человека, — только нимба не хватало вокруг его головы. Он носил синий диагоналевый форменный пиджак на красной генеральской подкладке и с гербовыми пуговицами. Воспитанники старших классов шутили, что, даже лаская жену, он не снимал с себя парадного мундира, чтоб не забывалась».
Господин Виноградов последовательно сдерживал вольный дух возбуждённых гимназистов, разве что портреты государя со стен гимназии поснимали. Однажды утром гимназисты пришли в школу и обнаружили огромные порыжелые квадраты на стенах: здесь был император.
Но порядок в гимназии по-прежнему царил идеальный. Требовали всё так же много, учащиеся до остервенения зубрили латынь. Однако уже в юности Леонов был усидчив и упрям, так что внешнее воздействие гимназической муштры никакого заметного влияния на него не оказывало. К тому же и к латыни он имел последовательный, врождённый интерес.
С 1917 года Леонов даёт частные уроки — кстати, тот рубль, что вручил он кухарке Брюсова, как раз уроками и был заработан.