— В ту пору обретался в нашем скриптории божий человек из Киева, — рассказывал писец. — Был он учен повествовать о былых временах, знал летописи о начале Руси, о том, как пришел к нам свет Христовой веры. И нынешний катеградский книжник его слушал, а спустя время был посвящен в иереи. И направился в латгальские края. Было это той осенью, когда князь Ярослав разбил немцев и заставил их убраться в свои берлоги. Катеградский книжник — светлого ума муж».
«Светлого ума муж…» — Юргис ласково коснулся шеи своего скакуна, кивнул Микласу со Степой и, ведя коня под уздцы, двинулся в избранном направлении.
«Катеградский книжник этот, может статься, и мудрец, и провидец. И раскроет тайну герцигского Висвалда. Даже если катеградские к господскому столу больше не зовут, людей книжного разума всегда берегли и сильные и богатые и в тех краях, где восходит солнце и где оно заходит. Таким людям ведомы все праведные слова, а слова эти, как сказано в писании, от бога».
— Слышишь, попович? — окликнул его Миклас. — Впереди птица кричит. Знак подает.
— Какой?
— Чтобы держаться настороже. К Темень-острову мы пробирались украдкой, а нынче скачем, как олени в гон.
— Олени в гон бегают быстро, — согласился Юргис. Однако его заботило другое. — Надо мне повстречать катеградского книжника.
— Кто поручится, что ты его встретишь? У заморских крестоносцев один Христос — латинский. Как же может при них православный священник уцелеть?
— Книжник — это значит и колдун, вещун? — спросил Юргиса Степа.
— Книжник — куда больше. Ему ведомо знание огня, воды, земли и воздуха. Ему ведомо ближнее и дальнее, и о богах, и о людях. Он расскажет тебе, что велико и что ничтожно. Объяснит, что хранит жизнь и что уберегает от зла.
— Стало быть, он ведун и знахарь?
— Знахарь не знахарь, а, наверное, ведун, раз понимает то, что узнали другие, с кем он далее не встречался, кто жил в другие, неведомые времена. И понимает, и рассказать может, как говорил бы тот, кто написал книгу, говори он с тобой.
— А свои берестяные и кожаные свитки тоже хранит в корзине или в ларе, как Ожа с Темень-острова?
— Не в корзине, Степа, и не в ларе. Книги ценнее серебра вотчинников, и готландских тканей, и изделий чужеземных мастеров. И хранят их в местах, укрепленных не хуже, чем крепости и замки: в монастырях, кладовых, в каменных амбарах, и доступ к ним имеют лишь те, кто дал обет служить божьей правде и добру. Это люди, чье сердце чисто, как ключевая вода, как солнечный луч. Книжное письмо — не узоры бабушки Ожи, не крестики, уголки и извивы, а увековеченные слова. Сгинет березовая колодка, истлеет береста, записанное слово будет переходить из поколения в поколение. Не зря говорится: человек с книгой — сродни божеству.