Так мы добрели до Минска. Лагерь располагался примерно в пятнадцати километрах от города. Испытав во время перехода на собственной шее цену братства по оружию с союзниками, мы с ужасом узнали, что охрана заключенных и здесь была возложена на итальянцев. Несмотря на поздний час, нам пришлось полностью пройти стандартную процедуру проверки и регистрации перед размещением: у каждого из нас снова спрашивали имя, звание, номер части и задавали многие другие вопросы. Меня поселили в бараке номер тридцать, так и оставшемся свинарником, к тому же расположенном рядом с казармой итальянцев. Итальянцы были вооружены и могли свободно передвигаться по территории лагеря, а то, что мы открыто демонстрировали им свое презрение и насмешки, отнюдь не сделало этих людей настроенными лучше по отношению к нам. Наибольшую, по сравнению с остальными, жестокость демонстрировал крупный мужчина с характерными для итальянцев черными волосами и ухватками босса. Он напоминал мне головореза-гиганта из ранних фильмов с участием Чаплина. И действовал этот человек очень похоже, в той же манере садиста. Но в реальной жизни его садистские выходки вовсе не вызывали у нас взрывов жизнерадостного смеха. Для того чтобы заслужить одобрение у русских, он не давал проходу ни одному немцу, оказавшемуся на его пути. Мы, обитатели барака номер тридцать, по крайней мере, могли следить за его перемещениями и всегда знали, когда он направлялся к нам. Стоило произнести заветное слово «Бенито», и территория барака тут же пустела, поскольку все его обитатели быстро бежали оттуда через заднюю дверь.
К чести Бенито следует заметить, что он был ответственным за кухню, и весь мой предыдущий опыт знатока скудной и неаппетитной еды говорил о том, что в данном случае никто не мог бы пожаловаться на то, что из наших пайков воруют. Конечно, у этого человека была масса недостатков, но мы все прощали их ему за то, что, пока он наблюдал за кухней, он защищал и наши интересы. И это было правдой, потому что, как только итальянцев репатриировали, качество нашей пищи ухудшилось и ее стало заметно меньше. При Бенито в нашем так называемом супе все-таки иногда попадались кусочки свинины, горячо приветствуемая нами добавка к обычной горячей воде, а пекарня работала с полной нагрузкой, обеспечивая каждому пленному его законный фунт (пятьсот с лишним граммов) хлеба. Позже производительность труда там упала либо намеренно, либо просто от расхлябанности в работе персонала, и наши хлебные пайки были урезаны. Выпечка хлеба продолжала падать, пока, наконец, на тридцать человек не стало приходиться по шесть—восемь фунтов хлеба в день. Неблагодарная задача дележа хлеба лежала на унтер-офицерах, и все мы с ностальгией вспоминали «старые добрые дни», когда Бенито был с нами.