Когда они отходили от цели, стрелок-радист крикнул:
— Справа сверху «мессеры»! Пара!
Лазарев ввел машину в крутой разворот, но маневр показался ему неправдоподобно медленным, словно они продолжали висеть в огненном мешке. Самолет трясло от близких разрывов. Пикировать было нельзя: внизу, как большие рыбы, покачивались на тросах аэростаты заграждения.
Он услышал длинную очередь, в нос ударило едким запахом взрывчатки. И сразу — темнота. Спасительная темнота и внезапная тишина — гаснущий, затихающий, замирающий вдали лай зениток. Необычная легкость, покой, какая-то разнеживающая теплынь…
И вдруг — резкая боль в виске. И снова — рев. Тут до него дошло, что это ревут моторы. Лазарев пытался поднять свинцовые веки, стряхнуть пелену с глаз, но голову все сильнее тянуло вниз. Он упирался лбом в приборную доску. Это было непонятно. Сознание его работало вяло, ничего, кроме недоумения, да, пожалуй, легкого беспокойства он не ощущал вначале. Потом его охватила тревога. Лазарев оттолкнулся от приборной доски и повис на ремнях.
Они падали!
Перед летчиком в красной мгле плавали циферблаты приборов и тускло светились сигнальные лампочки.
Сколько же времени они падали?
Сознание вернулось к нему. Руки сжали штурвал. Только не рвать! Лазарев медленно потянул штурвал на себя. Самолет застонал, по фюзеляжу прошла дрожь. Сколько же до земли? Надо быстро. Но не слишком быстро, внушал он себе. А все в нем кричало: скорей! земля близко!
Летчик продолжал тянуть штурвал на себя, чувствуя, как тяжелеют, сопротивляются рули. Его все сильней вдавливало в пилотское кресло, тело наливалось тяжестью, перед глазами плавали оранжевые круги. Летчик удерживал штурвал последним отчаянным усилием, тянул его на себя, продолжая ждать удара о землю, но уже без прежнего замирания в душе.
И тут отпустило.
Свободным движением Лазарев отдал штурвал и легонько двинул вперед секторы управления газом. На миг моторы как будто смолкли, потом, шумно вздохнув, заработали.
Летчик посмотрел на высотомер. Прибор показывал четыреста метров. Лазарев почувствовал слабость и тошноту. С этим надо было еще справиться. Летчик долго сидел неподвижно, приходя в себя. Скоро он увидел звезды над головой и ощутил холод на лице. Фонарь был весь в дырах, сквозь пробитый плексиглас в кабину врывался ледяной воздух.
Ничего, говорил себе летчик, самое трудное позади. Он вспомнил, как в открытые люки рвануло холодом и вонью сработавших пиропатронов, как «вспухла» машина, когда бомбы оторвались от замков. Прожектора, зенитки, истребители — все осталось позади. Они шли домой.