После посещения мечети Гаухар-шад он уехал во дворец, позавтракал с облегчённым сознанием, что сделал всё, что мог, дабы умилостивить Аллаха и успокоить дух покойного Тимура. Оставалось лишь возвратить ему надгробие и двойные, из семи металлических сплавов, ворота. После завтрака шах хлопнул в ладони и велел гуламам привести к нему шурина Лютф-Али-хана, а также собрать правительственный совет.
После полудня заполнили большую залу сипахсалары, другие военачальники и разные советники шахского двора. Сели вокруг стены у низких столиков, приготовив бумагу и каламы[44]. Надир-шах вошёл в залу последним и уселся в кресло, цепко оглядывая собравшуюся знать — военачальников и дворцовых сановников. Затем взялся за подлокотники кресла, широко расставил ноги и упёрся ступнями в ковёр, словно предостерегая себя от того, что при вращении земной шар может оторвать его от себя. Но это была привычная поза Надир-шаха перед тем, как произнести речь или высказать что-то важное. На этот раз он был торжественно краток:
— Ныне мир, подобно шару, вертится в моей руке…
Тимур сделал камень своей гробницы из нефрита; мы выделаем одну кольчугу из стали, другую из красного золота, осыпанного драгоценными камнями. А из нефрита сделаем пол я облицовку нижней части стены куполообразного здания… А эти вещи, принадлежащие Тимуру и его Биби-ханым, наш дорогой шурин отвезёт назад, в Самарканд, и возложит их на своё место. Приказываю тебе, Лютф-Али-хан, сегодня же отправиться в путь и в точности выполнить наш шахский приказ…
Лютф-Али-хан, сидевший среди сердаров, ибо сам носил это звание, посерел лицом, и губы его задрожали от обиды, вызванной жестокостью Надир-шаха. По зале прокатился лёгкий говор, со вздохами и закатыванием глаз наиболее чувствительных вельмож. У всех в намята ещё были жалобы Лютф-Али-хана на то, какая тяжёлая доля тащить чуть ли не на себе камень и ворота из Самарканда. Надир-шах понял, что именно не понравилось вельможам из сказанного. Тотчас на лице его изобразилась злая улыбка и он вежливо сказал:
— Да простит меня мой дорогой сердар Лютф-Али-хан, но такова воля Аллаха, единственного и непререкаемого, чьей воли я не могу ослушаться. Ты, мой шурин, вернёшься в Самарканд той же дорогой, какой шёл в Мешхед, и своими руками положишь нефритовый камень на могилу Тимурленга, а потом тоже самое сделаешь и с воротами мечети Биби-ханым…
Далее шах повёл речь о постройке в его честь памятников в Дерегезе — на его родине, в Келате, где он выдвинулся в полководцы, и здесь, в Мешхеде, который он сделал столицей Персии и возвеличил в ней своё имя, И всё же особое предпочтение отдал Келату.