— Кажется, ты защищаешь его, мирза… — Надир-шах недобро сжал губы и покачал головой.
— Я защищаю тебя, отец… Защищаю от твоих причуд, порождённых навалившейся на тебя старостью. Плохая пора в жизни каждого человека — старость. Она порождает в нём слабость, делает вялым ум, ум же, благодаря вялости, высвечивает больные мысли и зарождает тревогу в сердце…
— Ты неплохой философ, сын мой. О том, что в твоей голове есть умные мысли, я заподозрил ещё в детстве.
Я тогда не раз говорил сановникам, что из тебя получится большой человек. Я спал и видел тебя достойным наследником. Но я сразу не разглядел, что вместе с умом в тебе живёт чёрная зависть ко мне и моим великим делам… Я оставлю тебя в Тегеране и тем самым дам возможность оправдаться передо мной. Ты сделал бы меня самым счастливым человеком, если бы разубедил в обратном своими поступками… Я отдаю тебе всё — свободу, природу, время для наслаждения и время, чтобы проявить благородство. Покажи себя сыном, достойным своего отца.
— Ты отдаёшь мне задворки Тегерана с его грязной развратной жизнью. Верни мне хотя бы Хорасан, сделай меня своим наместником на нашей родной, благодатной земле!
— После похода в Дагестан мы ещё поговорим об этом, а пока отдыхай и наслаждайся…
Выпроводив сына, Надир-шах собрал всех рисовальщиков, живущих в Тегеране. Усадив их перед собой на ковре, шах расположился в кресле и обрисовал словесный портрет злодея, поднявшего на него руку в мазан-деранском лесу. Он описал овал его лица, глаза, брови, бородку, слегка раздвоенную, большие уши и барашковую шапку, глубоко сидящую на голове. Рисовальщики тут же воспроизводили портрет злодея на бумаге. Надир— шах принимая рисунки от каждого, внимательно разглядывал. Некоторые отвергал сразу, другим что-то подсказывал, уточняя. Так он отобрал несколько портретов, затем вновь усадил за работу одного рисовальщика и, подсказывая ему что и где поправить, добился разительного сходства с тем, кого Надир-шах видел перед собой.
В Тегеране в те дни и в самой ставке шаха находились беглер-беги и высшие сановники всех провинций Персии, а также их многочисленные свитские люди. Надир-шах собрал их и роздал размноженный портрет человека, покусившегося на шах-ин-шаха. «Глаза и уши» великой персидской империи приступили к поискам злодея. Надир-шах, отдохнув и залечив палец, стал готовиться в дорогу. Накануне выхода в путь персидского войска он вновь пригласил к себе Реза-Кули-мирзу и ссудил ему из тегеранской казны большую сумму денег. Мирза подивился щедрости отца и даже подумал: «Пройдёт время, и забудет отец о своих обидах, которые я причинил ему!» Но не тут-то было! Уезжая, Надир— шах тайно пригласил ночью двух евнухов из гарема Реза-Кули-мирзы. Два огромных эфиопа с безволосыми и чёрными, как дёготь, лицами и ослепительно белыми зубами предстали перед повелителем, как два джина, вылетевшие из волшебного сосуда. Надир-шах, приняв едва заметным движением головы их низкие поклоны, строго выговорил!