— Что там в мешке! — спросил Волынский.
— Всё из золота: перстни, гульяка, монеты…
— А эти для чего? — Волынский потянул на себя связку ковриков-намазлыков.
— Господин губернатор, эти намазлыки мы дарим Петру Великому, чтобы он становился на них и молился за туркмен. Счастье наше в его руках… Передайте ему — мы очень довольны… — У Берек-хана на глазах блестели слёзы, но губернатор их не замечал.
— Ладно, Берек-хан, я донесу до престола императора ваши чаяния, — пообещал Волынский. — А теперь пора в дорогу. Поручик, поднимайте казаков а седло. Пора и честь знать. Утомили мы добрых хозяев. Да и дичь на Маныче заждалась. Не забыли покормить борзых?
— Налопались до отвала, — довольно отозвался старший псарь.
— Ну, с Богом тогда. — Губернатор подал руку Берек-хану, затем, подняв руку, попрощался с аульчанями, столпившимися вокруг кибиток, и уселся в коляску.
Эскадра генерала Матюшкина с четырьмя полками на борту жарким июльским днём подошла к Баку в произвела мощный салют, возвещая о своём прибытии. Пушки гремели на линейных кораблях, а перепуганные бакинцы бежали кто куда, и, прежде всего, за гору «Бакинские уши», куда, по их соображениям, не могли долететь пушечные ядра. Видя, что «салютом наций» наделан невиданный переполох, генерал-майор Матюшкин высадил на берег войска и послал нарочного, чтобы пригласил бакинского султана на флагманский корабль для встречи с командующим Каспийской флотилией. Султан, понимая, что на русском корабле ничего хорошего не будет, отказался ехать. Тогда объявили ему, что командующий флотилией генерал-майор Матюшкин привёл многопушечные корабли дабы взять город под защиту от бунтовщиков; о том же говорится в письме персидского посланника Измаил-бека, который находится в Санкт-Петербурге, ведёт переговоры с великим государем России Петром Великим и гуляет в его загородных дворцах. Султан ознакомился с письмом Измаил-бека, скривился от неудовольствия и заявил, что бакинцы, верноподданные шаха, сами легко справятся с бунтовщиком Даудом и его головорезами и в помощи не нуждаются. Тогда Матюшкин велел открыть огонь из пушек по городским кварталам, и прежде всего по резиденции султана. Четыре залпа из бортовых орудий пяти линейных кораблей, затем готовящаяся атака на крепость заставили бакинцев сдать город без боя. Матюшкин оставил в Баку сильный гарнизон, который прикрывали с залива несколько линейных кораблей, и сам отплыл в Астрахань с сообщением о взятии Баку. Молодой генерал-майор, едва причалил к пристани, сразу же нанёс визит губернатору. Тот только что возвратился из поездки по степям, был доволен встречей с калмыками и туркменами, и особенно охотой в камышах Кумы. Гайдуки настреляли множество разной дичи, убили с десяток кабанов и даже одного медведя, из шкуры которого теперь делали чучело, чтобы послать в императорскую кунсткамеру в Санкт-Петербург. В комнатах губернатора, как приметил Матюшкин, появились туркменские ковры, серебряная посуда и всевозможные украшения. На них губернатор просил не обращать особого внимания, ибо это обычный дар, или по-восточному «пешкеш», отказываться от которого неловко, иначе до смерти обидишь того, кто тебе дарит. Впрочем, Матюшкину, оглушённому собственной славой от взятия Баку, было не до ковров. Он торопил губернатора дать надёжного курьера с охраной для доставки великой важности сообщения. За курьером дело не стало: Волынский тотчас распорядился отправить в Санкт-Петербург к государю послание, и чуть свет в лёгком тарантасе при сотне донских казаков курьер пустился в путь. Сделав одно дело, Матюшкин приступил к другому. Не сомневаясь, что западное побережье Каспия перешло к России навсегда, Матюшкин через несколько дней вновь пожаловал к Волынскому.