Ленин глядел на меня со своим знаменитым прищуром. Я изобразил нечто среднее между недоумением, сожалением, желанием объясниться, ещё чёрт знает чем.
— Если я вас правильно понял, Владимир Ильич, вы не хотите и мысли допустить о возможности отъезда Романовых за границу?
— Романовы преступники и должны предстать перед народным судом! — отчеканил Ленин.
— Даже при том, что главный обвиняемый уже мёртв? — уточнил я.
Ленин поморщился.
— Какая разница? Смерть царя не снимает обвинений с остальных Романовых.
Я хотел начать следующую фразу словами «как сказать…», но передумал.
— Хорошо, Владимир Ильич, допустим, вы правы. Но ответьте мне тогда, что это будет за суд? Толпа на площади, которая приговорит, а потом разорвёт родственников царя на части? — Ленин насупленно молчал. — Нет? Тогда, может, Якобинский суд с его единственным приговором: смерть? Тоже нет? Значит, цивилизованный суд с прокурорами, адвокатами, присяжными; с толпой журналистов наших и иностранных? А вы не опасаетесь, Владимир Ильич, что такой суд Романовых, как бы это помягче выразиться, не так осудит? А такой исход дела, согласитесь, весьма даже вероятен. Это вам надо? И это нет? Тогда остаётся одно: разослать Романовых по весям России-матушки, где местные товарищи осудят их судом тайным и придушат шарфами, или расстреляют в подвалах, или побросают живыми в шахту — кому что понравится!
— Прекратите ёрничать, Жехорский! — не выдержал Ленин. — По-вашему, лучше отпустить их вот так, без покаяния?
— Для международного престижа новой власти, безусловно, лучше, — кивнул я. — Только почему без покаяния и почему всех?
В полных неприятия Ленинских глазах зажёгся интерес. Ободрённый, я продолжил:
— Во-первых, покаяние: официальное и публичное. Во-вторых, служение кого-то из Романовых народу, в искупление грехов, здесь, в России. В-третьих, никакой антиправительственной деятельности других Романовых там, за рубежами Отечества.
— Интересно, как вы собираетесь этого добиться? — спросил Ленин.
— Исключительно методом убеждения, — тонко улыбнулся я. — Как скажет несколько позже один очень нехороший человек: «Я сделаю ему (в нашем случае одному из Романовых) предложение, от которого он не сможет отказаться».
Лицо Ленина стало задумчивым.
— Скажите, Михаил Макарович, — спросил он, — через сто лет все будут такими циниками?
Я пожал плечами.
— Цинизм индивидуума прямо пропорционален идиотизму властей.
— Сами придумали? — спросил Ленин.
— Не знаю. Боюсь, что да, — честно ответил я.
— Ну, хорошо! — Ленин прихлопнул ладонями по подлокотникам кресла. — Всё это надо хорошенько взвесить и обсудить, но я начинаю склоняться к мысли, что нам это подойдёт. Скажите, кого вы выбрали в качестве жертвы?