Она обшарила меня, забрала мобильник, бумажник — все, что я имел при себе. Подобрала мою пушку, проверила патронник, отвинтила глушитель, уложила пушку и глушитель в сумку Ник. Забавно — она до сих пор не рассталась с этой сумкой, представляете?
Заметив, что мобильник выключен (я всегда делал так, когда предстояла серьезная работа, чтобы его трезвон не выдал меня в самый неподходящий момент), она включила его, бросила на диван, поискала на полу и забрала свои гильзы. Полная идиотка — все равно, когда из меня извлекут пули, их калибр ни для кого не составит тайны.
Потом она исчезла в ванной, и я услышал, как течет вода. Она вернулась через несколько минут, на ее лице блестели капли влаги. Поглядев на меня, она улыбнулась, смахнула рукой воду с лица и стала рыться в сумке. Она извлекла оттуда какой-то невесомый предмет, название которого я забыл, и положила мне на грудь.
Мобильник заверещал, когда она уже собиралась уходить. За стеной рыдал стадион. Кажется, наши забили два гола подряд… Она прижала мобильник к уху и тихо заговорила. Правда, я не понял, зачем она так старательно изображала мой акцент. Наверное, я немного устал.
Потом она забрала сотовый, сумку и ушла, тщательно затворив дверь. На мое лицо села муха, и я не мог сделать ничего, чтобы согнать ее. Совсем ничего.
Первым появился он. Присел на корточки рядом с моим телом, прикусил нижнюю губу, глядя в мои остекленевшие глаза. Но я ничего не мог ему сказать. Наверное, он понял это и ушел на цыпочках, так же тихо, как пришел.
Ник явилась позже. Я никогда не думал, что она умеет плакать, но над моим телом она заплакала. Она гладила то, что было моим лицом, и губы ее тряслись. Я хотел бы, чтобы она осталась со мной навсегда, но она была живая, а я мертвый. Я понимал, что будет неразумным просить ее об этом.
– Дитрих, — прошептала она. — Милый мой Дитрих, я отомщу за тебя. Клянусь!
Она поцеловала кончики своих пальцев, дотронулась ими до моих губ, забрала с моей груди металлический предмет и удалилась, как тень, растворившись в ночи.
Под конец появилась полиция, которую утром вызвала уборщица. Входя в номер, она пела фальшивым голосом, но при виде меня всплеснула руками, завизжала и бросилась прочь. Доктор осматривал меня, фотограф сверкал в лицо яркой вспышкой, которая, однако, ничуть не слепила меня. Я отдал им свое тело, потому что оно больше не было моим. Уже две мухи суетились над моим лицом.
Вот и все. Мне не больно, не грустно, не холодно, не страшно. Скоро меня засунут в черный мешок и повезут в машине по парижским улицам, которые я не увижу. Блондин в бежевом плаще, осматривавший мои ранения, только что поднялся и объявил, что меня можно забирать.