Из записей Александры Смирновой-Россет
Сегодня граф дал бал, что бывает весьма редко. Он объяснил сей поступок желанием отвлечь супругу от траурных мыслей. Графиня не танцевала, но с радостью включилась в беседу с группой молодежи, которой явно управлял весельчак Воронин, тот самый, снискавший покровительство графини. Супруг не предавал флирту жены ни малейшего значения, занявшись в спором об искусстве с итальянским послом.
— Кругом разврат! — слышался его возмущенный голос.
За графиней наблюдал Серов, только теперь я вспомнила об этом человеке. Однажды графиня рассказывала мне о нем. Серов настойчиво искал ее благосклонности, но его дерзкие манеры сослужили не лучшую службу.
Серов служит в Тайной канцелярии, одевается в черное, дабы придать себе устрашающий вид. Он никогда не появляется в обществе без черных перчаток. Компании юных вольнодумцев его ненавидят и боятся, сочиняя байки, в которых Серов выступает либо выходцем с того света, либо вампиром, либо продавшим душу Дьяволу. Его манеру носить черные перчатки объясняли тем, что он собственноручно душит неугодных и скрывает нечеловеческие когти. У Серова на счету пара дел раскрытых заговоров, истинных, а не мнимых, поэтому не преданных широкой огласке. Я одна из немногих знаю об этом. Серов пристально следит за всеми обществами, появляющимися в Петербурге от мистических собраний до дамских клубов.
В тот вечер, Воронин, чувствуя себя счастливым соперником, бросал насмешливые взгляды в сторону мрачного Серова, который не замечал юношеских задирок. Воронин считал Серова своим врагом не только в любви, но и в своем правом деле.
Сама я воспринимаю с возмущением любое злословие о Его Императорском Величестве. Еще будучи фрейлиной я поняла, насколько тяжело царственным фамилиям жить в окружении льстецов и сплетников, когда никому нельзя довериться и ни одному слову нельзя верить.
— А господин Гласин восхищен Египтом, — произнес Воронин, — а ведь именно в этом обществе зародилась тирания…
— Откуда вам знать, — безразлично ответил Гласин.
— У сфинксов на Неве лица тиранов, — продолжал Воронин.
— Вздор, — отмахнулся он, как от жужжащей мухи.
Как Гласин удивительно быстро переменился, я прониклась к нему уважением. Поначалу он держался напряженно, заискивающе перед светом, чем вызвал мою неприязнь.