Теперь, для того чтобы обвинить Чайкина, нужно было еще доказать, что он действительно залез в монастырь. А для этого предстояло найти других его сообщников. Поэтому Комов был как нельзя кстати. Его нельзя было упустить.
Еще одним темным пятном в этой истории так и оставался сторож. Сначала казавшийся чуть ли не героем, теперь он был одним из обвиняемых. Поначалу дед упорно не узнавал преступников, но недавно другие свидетели, включая девочку Женю, стали заявлять, что видели, как сторож здоровался с Чайкиным при случайной встрече, будто они хорошо знакомы. Значит, теперь и сторож попадал под подозрение.
С каждой новой уликой в этом деле все становилось еще более запутанно и ни на волосок не прояснялось.
Следующая запись была сделана на два дня позже и другими чернилами. Явно Успенский писал ее в другом месте и уже после того, как прошло значительное время после предыдущего отрывка. Дату он указать, кажется, забыл или же решил, что это уже не имеет значения.
Поимка Комова оказалась делом непростым. Не могу сказать, что меня это сильно удивило. Будучи немного знакомым с его напарником Чайкиным, я не сомневался, что и этот бандит того же сорта – шустрый, наглый и сообразительный.
Местный филер, приставленный наблюдать за домом Анания Комова, сразу же сообщил, что тот вернулся в середине дня и больше не покидал место своего проживания.
Я приказал двум местным обойти дом со стороны заднего двора и никого не выпускать, а сам, в сопровождении околоточного, постучался в ворота. Открывать нам не спешили, и никаких звуков, говорящих о том, что в доме кто-то есть, слышно не было. Тогда мы, на свой страх и риск, перемахнули через невысокий забор и направились к низкому крыльцу. Нам навстречу никто не вышел, и это было довольно подозрительно.
И тут раздались крики со стороны заднего двора. Кто-то орал: «Караул! Держите! Стой!» Я оставил околоточного на крыльце, а сам метнулся в сторону криков, к которым присоединился собачий лай. Когда я оказался на месте, мне предстала следующая картина: двое моих бойцов сидели верхом на заборе и махали палками и картузами на заливавшуюся бешеным лаем псину. Собака была беспородная, но крупная, клыкастая и, как я уже понял, громогласная.
– Он там! Туда рванул! – наперебой зачастили бойцы с забора, на мгновение даже перекричав собаку, которая все не унималась.
Завидев меня, псина повернула свою лобастую голову, а я нащупал в кармане пиджака револьвер. Забираться на забор к своим подчиненным мне совершенно не хотелось. Псина двинулась в мою сторону и угрожающе зарычала. Я направил оружие в воздух – убивать ее мне почему-то не хотелось. В конце концов, она, как понимала, выполняла свой долг и не знала ничего о делах своего хозяина.