– Чего он ерепенится? – спросила у меня Инга.
– Хочет знать правду, почему ты тут и что тебе надо.
– А вот пусть в лагерь вечерком заглянет, я ему правду и расскажу… И даже покажу, если хорошо себя вести будет… – ответила она, распрямляя плечи (голубые птицы на блузке заиграли блестящими хвостами). – И переводчик нам не понадобится.
– Конечно, в этом деле толмач – только помеха, – грустно согласился я и передал Марку смысл ее слов: – Она скажет правду, если вы заглянете к ней вечером в лагерь.
Марк сделал круглые глаза:
– Да что она, свихнулась, что ли?.. Я – и в лагерь?.. Этого не хватало!.. Все, раз ей нечего сказать, пусть идет… Даже выдумать ничего не может, такая глупая, – пожирал он ее глазами. – Интервью окончено!
Инга принялась обиженно собираться: с шелестом поправила колготки, основательно поворошила бюст, достала зеркальце и помаду, подвела глаза, обильно накрасила губы, чмоками и языком сажая помаду на место. Потянулась за дубленкой. Я помог ей.
– Спасибо, котик, один ты у меня… Пошли отсюда, злой дядька попался…
– Не забудьте обратный перевод, через полчаса будет готов. До свидания, мадам! – осклабился Марк.
Инга холодно кивнула ему и раздраженно ткнула дверь.
Громко ругаясь под всхлипы полумертвой кофеварки:
– Вот мудоеб фашистский! Сука противная! – она вытащила сигарету.
– Внизу покурим, тут нельзя, дымовые сигналы стоят, паника будет. Надо подождать, пока печатают протокол, а потом подписать.
– Да змей же очкатый!.. Пусть засунет протокол себе в жопу, – она округло и ясно произнесла последнее слово, щелкнула меня по лацкану пиджака красными ногтями и в упор громко спросила: – Ну, говори теперь, как остаться?
– Ты потише. Не коридорный разговор, – ответил я. – Три месяца, например, я могу сегодня же обеспечить. Гарантированно.
– Правда?.. Сделай, а?.. Хоть три… – Притихнув, она с нежной мольбой смотрела на меня.
– Кое-кому кое-что сказать надо… – загадочно ответил я, отлично зная, что три месяца и так всем полагается. – Ты подожди меня в приемной, я сейчас попробую!
Сделав пустой круг по коридорам, наведавшись в туалет и хлебнув отвратного кофе под урчанье умирающей кофеварки, я вернулся. Она стояла у стены, откинув полу дубленки, упершись рукой в бок и изогнувшись в бедре. Картинно курила. Я поспешил обнадежить ее:
– Все в порядке, сказал кому надо. На три месяца сразу дадут. А там видно будет.
– Ну, молоточек!.. Вот заинька!.. Может, еще чем поможешь? – обрадованно-просительно заглядывала она мне в глаза.
– Ты сперва за первый шаг расплатись, – ответил комендант лагеря.