Горе побеждённым (Сухаревская) - страница 47
- Опять не то ляпнул! – сокрушённо подумал «вьюнош» и погрузился в воду с головой.
После прекрасного рассольника и омлета с белыми грибами, сыщики оживились. Сладкое, клубнику со сливками Собакин уже не ел. А вот Ипатов уплетал за обе щеки. Ранняя весна, а тут – клубника! Вкуснота. Он её и в сезон-то штучно видел.
- Вы обещали рассказать о ваших предках, – с набитым ртом напомнил он начальнику.
- Если интересно – извольте, – ответил Вильям Яковлевич, очищая себе апельсин. – У царского стольника Сергея Степановича Собакина и его жены Ульяны Степановны, кравчей и мамки царевича Алексея Михайловича, был сын – Никифор, которому посчастливилось воспитываться вместе с будущим царём. Друг детства вырос, вступил на престол и не забыл своего старшего товарища: сделал Никифора воеводою Пскова, потом пожаловал его из стольников в окольничьи и назначил судным в Московский приказ. Более того, во время похода царя против поляков, Никифору Сергеевичу доверили охранять царских детей, что было знаком особого расположения. У этой значительной придворной фигуры было два сына: Василий и Григорий. Моя прапрабабка была дочерью Григория, и звали её Агафьей. Женщины нашего рода славились особенной статью и красотой. Недаром в своё время Иван Грозный из двух тысяч привезённых ему невест, выбрал себе в жены Марфу Собакину. Рассказываю, что было дальше. Агафья Собакина родилась и выросла в Москве. Говорили, что красоты она была дивной, но обладала строптивым и непреклонным характером. Яков Вилимович Брюс увидел её в один из приездов в Первопрестольную, когда девушке только исполнилось семнадцать лет, а ему было уже пятьдесят три. Это случилось в 1723-ем году, на ассамблее в доме графа Бориса Петровича Шереметева. Жесткий, неулыбчивый, надменный, уже немолодой Брюс влюбился в Агафью Григорьевну, как мальчишка. Она ответила ему молодым пылким чувством и вскоре сбежала с ним из родного дома. Поднялся скандал. Собакины были в ярости и требовали голову Брюса. Особенно неистовал Григорий Михайлович, родственник Агафьи, тоже Собакин. Думаю, что он был к ней неравнодушен. Уж больно он лез на рожон. Кипятился Гриша, что увёл её, прости Господи, хоть и знатный и богатый, но - чужак, слуга антихриста-царя, какой-то анафемской веры, а может и того хуже: чернокнижник, коим считался в то время любой просвещённый человек с пытливым умом первопроходца. Да ещё и женатый. Правда, его супруга – Маргарита фон Мантейфель, на русский манер - Марфа Андреевна, через несколько лет умерла. Детей у них не было. Короче говоря, если бы не вмешательство царя – быть бы крови. Но, Петр прикрикнул и дело замяли. Тем более, что сама беглянка ни за что не захотела возвращаться домой. Спасая имя дочери от позора, Григорий Никифорович объявил, что его дочь постриглась в дальний монастырь. А она, тем временем, жила в тайне ото всех совсем рядом, в Мещанской слободе, за высоким забором, в большом каменном доме, который купил ей Брюс. Григорий Никифорович только на смертном одре простил дочь, а сама она никогда не жалела о своей судьбе. Агафья стала Якову Вилимовичу самым близким и дорогим человеком. Теперь он пользовался любым удобным случаем, чтобы жить в Москве. В 25-ом умер царь и всё рухнуло. В Петербурге, при дворе безраздельно хозяйничал Александр Данилович Меншиков, с которым у деда были прохладные отношения, хоть он и был крёстным отцом его племянника – сына брата Романа. Уж очень они были разные. И в рождении, и в воспитании и в понимании смысла жизни. Брюс всю жизнь служил России, а Меншиков всё больше себе. Да и честь они понимали по-разному. Яков Вилимович неоднократно пенял царскому любимцу на его чудовищное мздоимство. А ведь богаче этого человека в то время не было. Сам Брюс был весьма щепетилен в отношении казённых денег, за что его очень ценил государь. Но вот в 1714-ом он был обвинён в хищении крупной суммы. Был учинён розыск и факт пропажи денег, за которые отвечал Брюс, подтвердился. Меншиков ликовал, а царь был в ярости. И только в разговоре на духу с Петром, дед открыл, куда ушли деньги. Они были пущены на государственное дело заграницей, которое царь сам же ему и поручил. Недоразумение благополучно разъяснилось. В том же году, Петр, учреждая коллегии (по-нашему министерства), с уверенностью назначил Брюса президентом сразу двух из них - Берг и Мануфактур, со званием сенатора. И, что особенно важно, доверил именно ему вести переговоры о мире со шведами. Именно Яков Вилимович с блеском подписал Ништадский мир , за что получил достоинство графа Российской империи и поместье в пятьсот крестьянских дворов. Дед доказал свою честность и нужность отечеству, вопреки злопыхателям, которых, впрочем, при любом Дворе достаточно. Так что, фактический захват власти, после смерти царя, таким человеком, как Александр Данилович Меншиков, не мог обрадовать Брюса. Наступали другие времена. Петровы люди становились не нужны. На смену царю-реформатору, который чтил науку и просвещение превыше всего, российский трон на долгое время захватили дамы, у которых, как говорит наш Канделябров, весь ум в причёске. Яков Вилимович даже предсказывал имена будущих правительниц. Он сразу сказал дочери Петра – Елизавете, что она, несмотря на отсрочку всё же будет царствовать. Об этом у меня сохранились его записи. Между прочим, там он пишет, что ему самому отпущено судьбой прожить ещё десять лет, и он хочет посвятить их любимой науке. В 27-ом граф с почётом вышел в отставку и окончательно переехал в Москву. Его не тронули потому, что за глаза побаивались: за ним была дурная слава чародея. Он умел составлять по звездам, так называемые, «карты судеб», был знатоком минералогии и неплохо владел искусством лечения минералами. Об их природе он узнал из сочинений Плиния Старшего и рукописей Древнего Египта. Брюс много времени посвящал медицине и сам составлял лекарства, в состав которых входили измельчённые в порошок камни. От деда, например, осталась подробная запись рецепта изготовления глазной мази из лазурита, которой он успешно лечил Вилима Ивановича де Генина после того, как тот повредил глаза на уральском сталелитейном заводе. Понятно, что связываться с таким человеком, да ещё при его чинах, не стали и были рады его отъезду в Москву. Что было дальше? В год смерти императора у Агафьи Григорьевны родился сын. Назвали его Петром в честь умершего друга-царя. И потекли самые лучшие годы жизни моего именитого предка. Отойдя от государственной службы, он старался наверстать то, чего лишила его многолетняя бурная политическая жизнь - радости личного счастья и возможности, наконец, полностью отдаться любимому делу: вести научные исследования. Дед, как и предсказывал себе, прожил ещё десять лет после Петра Алексеевича и умер в своем подмосковном имении Глинки в 35-ом году. Некоторые злорадствовали по его поводу: дескать, завещания не оставил, значит умер неожиданно. Какой же он предсказатель, если часа собственной смерти не знал? Как всегда - обывательская чушь. Как можно подумать, что такой умный и расчётливый человек как Брюс, не позаботился о судьбе своего состояния! Конечно, позаботился и умышленно оставил официальное имущество без завещания. Дед никому не хотел вешать на шею такую тяжесть. Родственников он предупредил, но они всё-таки вступили в наследство.