– Неужели? – сказала она, не обращая внимания на то, что он вполне допускал возможность возникновения между ними близких отношений.
Он тут же одернул себя и заговорил с теми же интонациями, что и раньше.
– Как только я пойму, что смогу жить в одиночестве, что мне будет этого достаточно, – продолжал он, – я сразу же брошу работу. Она для меня больше ничего не значит. Я не верю в человечество, хотя и притворяюсь, что являюсь его частью, я ни в грош не ставлю общественные идеалы, согласно которым я строю свою жизнь, мне отвратительна вымирающая органическая форма социального человечества – поэтому моя работа в сфере образования ни что иное, как показуха. Я откажусь от нее как только очищу свою душу – возможно завтра – и буду жить сам по себе.
– У вас достаточно средств к существованию? – спросила Урсула.
– Да, у меня около четырехсот фунтов годового дохода. Это облегчает мое положение.
Повисла пауза.
– А как же Гермиона? – спросила Урсула.
– Все наконец кончено – полный крах, да ничего другого и не могло быть.
– Но вы все еще общаетесь?
– Было бы странно, если бы мы притворялись, что незнакомы, не так ли?
Во вновь повисшей паузе чувствовалось, что Урсуле хочется продолжить разговор.
– Но, может, было бы лучше разом покончить со всем? – через некоторое время спросила она.
– Не думаю, – сказал он, – время покажет.
Они опять замолчали на некоторое время. Он стал размышлять вслух.
– Чтобы найти то единственное, что действительно нужно человеку, он должен отказаться от всего – полностью все отринуть, – заявил он.
– И что же это за «одно-единственное»? – вызывающе спросила она.
– Не знаю, наверное, свобода.
Ей хотелось, чтобы он сказал «любовь».
В этот момент откуда-то снизу раздался громкий собачий лай. Биркин как будто заволновался. Она же не придала этому значения. Только подумала, чего это он вдруг смутился.
– Дело в том, – тихо произнес он, – что, насколько я понял, пришли Гермиона и Джеральд Крич. Ей хотелось взглянуть на комнаты до того, как я привезу мебель.
– Понятно, – отозвалась Урсула. – Она сама будет обставлять комнаты для вас.
– Возможно. А это что-нибудь меняет?
– Нет, не думаю, – сказала Урсула. – Если говорить честно, я ее не выношу. Мне кажется, она насквозь лживая, если вы, который постоянно говорит о лжи, хотите узнать мое мнение.
Она поразмыслила и снова заговорила:
– Да, хочу вам сказать, мне неприятно, что она будет обставлять ваши комнаты. Да, мне неприятно. Мне неприятно, что вы вообще позволяете ей приходить к себе.
Он замолчал, нахмурив брови.
– Возможно, – сказал он. – Я не хочу, чтобы она обставляла мои комнаты, и я вовсе не поощряю ее присутствие. Но я же не должен из-за этого грубить ей, так ведь? В любом случае, мне придется спуститься и встретить их. Вы пойдете со мной?