— А как вела себя вторая жена помещика! Не проронила ни слезинки! С высоко поднятой головой она вышла из своего богато убранного дома и поселилась рядом с кухней, в комнатке повара.
— Я всегда говорил, — снова начал Чжан Чжэн-дянь, — что у нас нет таких крупных помещиков, с которыми стоило бы бороться. Помещик Ли, настоящий богач, так тот сбежал. Не доглядели. Как вы думаете, будут обсуждать мою драку с Лю Манем на сегодняшнем собрании?
— А ты чего боишься? — ответил вопросом на вопрос Ли Чан.
— Боюсь? — Чжан Чжэн-дяню не понравилось это слово. — Я ничего не боюсь: я не помещик, не предатель. Что Чжан Пинь со мною сделает? Разве я вступил в партию не с его одобрения?
Увидев ополченцев у дверей дома старого Ханя, Чжан Чжэн-дянь подумал: «Меня тронуть не могут. Верно, я говорил, что Цянь Вэнь-гуй — отец фронтовика. Но ведь это правда. То же самое говорил и начальник Вэнь. А когда составлялись списки, не я решал, кто к какому классу принадлежит. Нет, мне нечего бояться!»
Те, кому не хватило места в комнате, расположились в большом темном дворе. Собралось всего человек двадцать, но было очень оживленно.
Бо́льшая часть местных коммунистов вступила в партию еще до освобождения. Братья на жизнь и на смерть, они чувствовали себя друг с другом свободно. Настроение было самое дружеское. Присутствие Чжан Пиня всех оживило, обрадовало. И только у одного Чжан Чжэн-дяня на душе было скверно. Ни на кого не глядя, он протиснулся в комнату и нашел себе место в углу. Чжао Дэ-лу, сидевший рядом, не поздоровался с ним.
Чжан Юй-минь сделал перекличку и открыл собрание. Он первым взял слово, сразу заговорил о своих ошибках. Он сказал, что на прежних собраниях напрасно не называл Цянь Вэнь-гуя, как злодея, с которого следовало начать борьбу: он сомневался в своих товарищах, опасался, что Крестьянский союз не справится с врагом. Крестьяне неоднократно обращались к нему, но он не сообщал их мнения товарищу Вэнь Цаю, не доверяя даже ему. Он признал, что предал интересы народа.
— Уже больше двух лет, как я вступил в партию, но глаз у меня все еще недостаточно зорок. Я признаю свою вину и готов принять от народа любое наказание. Разве сам я не из народа? Прожил я двадцать восемь лет, свыше десяти лет проработал в батраках. А на чем я вырос? Больше на отрубях, чем на зерне. Днем и ночью работал на людей, точно вол, а цена мне была меньше, чем волу. Сам я бедняк, сын народа, а не подумал о народе, обманывал всех, да я просто не человек после этого! Но народ хорошо знает, преследовал ли я личные, корыстные цели. Если не видишь у себя на затылке шишки, смешно думать, что и другие ее не замечают. Сегодня мы выскажемся по совести, отчитаемся друг перед другом. Когда я говорю «мы», я думаю про всех нас, кто более двух лет делил опасности и испытания, кто не забыл о корне, нас вскормившем. Подумаем, нет ли среди нас таких, кто мечтает о возврате к старому, преследует личные интересы, кто боится навлечь на себя гнев врага, у кого на ногах путы? Если есть такие, значит, забыли мы о народе, о корне, нас вскормившем. Я говорю от чистого сердца. Если вам кажется, что в моих словах есть хоть капля лжи, исключайте меня из своих рядов. Еще я предлагаю: пусть каждый из нас выложит все, что у него на душе.