Толпа зашумела, послышались возгласы, в них были и удивление, и гнев, и сочувствие.
— Не на такого напал! Я до конца сведу счеты с этой собакой, с этим людоедом! Я бедняк, и у меня только одно желание: завоевать счастье для бедняков, идти до конца вместе с председателем Мао!
— Крестьяне, объединяйтесь! Истребим феодалов! — подскочил к трибуне Ли Чан. Все подхватили его призыв.
— Чэн Жэнь исполнил свой долг! Это хороший пример всем нам! — кричал Чжан Юй-минь.
— Крестьяне Китая — одна семья! Все мы за председателя Мао! До конца с председателем Мао! — Крики слились в оглушительный рев.
Народ ринулся к трибуне.
— Милостивые отцы и деды! Помилуйте моего старика! Милостивые отцы и деды! — молила о пощаде заплаканная жена Цянь Вэнь-гуя, стоявшая позади мужа.
В ее редких растрепанных волосах виднелись следы черной туши, свежий цветок не украшал, как обычно, ее прическу. Всю жизнь она была послушным эхом своего мужа и сейчас не отставала от него — оба кривлялись, как комедианты, пытаясь спасти свою шкуру.
Обвинения одно за другим сыпались на Цянь Вэнь-гуя. Лю Мань, стоя в самой гуще толпы, выкрикивал один лозунг за другим. Крестьяне влезали на трибуну, задавали Цянь Вэнь-гую вопросы и, не дожидаясь ответа, били его.
— Бей его! Бей до смерти! — кричали снизу.
Цянь Вэнь-гуй, дрожа от страха, все еще твердил про себя: «Лихой молодец из беды вывернется!» Но вслух неустанно повторял:
— Я кругом виноват, добрые отцы и деды! Все признаю: что было, чего не было. Прошу у вас милости! Милости!
— Помилуйте его! Помилуйте! Ведь наш сын в Восьмой армии! — плакала старуха.
— Ах ты, проклятый! — снова вскочил на трибуну Лю Мань. — Чтобы я помиловал тебя? Разве я неправду говорю? Обманул ты моего отца с покупкой мельницы? Говори — было такое дело?
— Было, было, — едва ворочая языком, пробормотал Цянь Вэнь-гуй.
— Отправил ты моего старшего брата в солдаты? Было это?
— Было, было…
— Свел ты с ума моего второго брата! Было это?
— Было, было, было!
— Что ж, возвожу я на тебя напраслину?
— Нет, нет!
— Ах ты проклятый, что же ты тут врешь: «Все признаю, что было, чего не было». Чего же тут не было? Еще и здесь прикидываешься младенцем? Верни мне отца! Верни старшего брата! Верни второго брата!
— Забить его до смерти! — неслись крики.
Толпа осаждала трибуну:
— Бей его! Пусть поплатится жизнью!
Кто-то нанес первый удар, и все стали проталкиваться к ненавистному кровопийце. Из задних рядов люди не могли добраться до трибуны и оттуда неслись крики:
— Сбросить его вниз! Вниз, чтобы все его били!
Каждый хотел сам ударить его. Всех охватила жажда мести за себя, за родных, за предков. Вся боль, вся ненависть, скопившаяся веками, рвалась наружу и сосредоточилась на нем одном. Толпа была готова растерзать его.