Бонни отодвигается и вытирает лицо ладонями.
— Лучше? — спрашивает Элайна.
Бонни смотрит на нее и устало улыбается. И не только улыбка у нее усталая. Она только что выплакала часть своей души, и это лишило ее сил.
Элайна одной рукой гладит ее по щеке.
— Хочешь спать, детка?
Бонни кивает, глаза часто моргают. Я вижу, что она засыпает на ходу. Элайна молча берет ее на руки. Голова Бонни опускается ей на плечо, и через мгновение девочка уже спит.
Происходит что-то сродни магии. Элайна вытянула из нее боль, теперь Бонни может спокойно спать. Там, в больнице, я тоже хорошо спала в ночь после ее визита. Впервые за много дней.
Мне страшно видеть, как Бонни доверчиво засыпает в ее объятиях. Я ненавижу себя за это чувство, но мне не удается побороть страх. Что, если Бонни полюбит эту замечательную женщину и потеряет ее — тоже? Я чувствую, что одна мысль о такой возможности ужасает меня.
Элайна прищурившись смотрит на меня и улыбается:
— Я никуда не собираюсь, Смоуки. — Она, как всегда, проницательна.
Мне совестно. Но она снова улыбается, и я успокаиваюсь.
— Думаю, нам здесь будет хорошо. Вы оба можете отправляться на работу, — говорит Элайна.
— Спасибо, — бормочу я, все еще борясь с комком в горле.
— Если хочешь меня поблагодарить, приходи сегодня ужинать, Смоуки.
Она подходит ко мне, трогает шрам на лице.
— Лучше, — говорит она. Потом добавляет более уверенно: — Значительно лучше.
Она целует Алана и уходит, унося за собой шлейф доброты и душевности.
Мы с Аланом выходим из дома и останавливаемся на крыльце.
Алан нарушает молчание не словами, действием. Огромные лапы взлетают к лицу. Внезапный жест отчаяния. Его слезы такие же молчаливые, как и у Бонни, и от них так же перехватывает сердце. Плечи гиганта трясутся. Я знаю, это слезы прежде всего страха. Ведь быть женатым на Элайне — все равно что быть женатым на солнце. Он боится потерять ее. Навек остаться в темноте. Я могу сказать ему, что жизнь продолжается, бла-бла-бла.
Но я знаю: этого делать нельзя.
Я кладу руку на его плечо и даю ему возможность выплакаться. Я не Элайна. Но я знаю: он никогда не допустит, чтобы она видела, как он из-за нее страдает. Я делаю, что могу. Хотя по опыту знаю, что этого недостаточно. Но все же лучше, чем ничего.
Он успокаивается.
Глаза уже сухие, что в общем-то меня не удивляет. «Уж такие мы есть», — печально думаю я.
Как бы нам порой ни хотелось сломаться, мы так устроены, что можем только согнуться.