— Сколько раз вы поднимали эту пушку, Смоуки? Тысячу раз? Десять тысяч?
Я облизываю совершенно пересохшие губы. Молчу. Не могу оторвать глаз от «глока».
— Поднимите его сейчас, и я дам вам разрешение на дальнейшую службу, если вы этого хотите.
Я не отвечаю, но и не отвожу глаз от пистолета. Одна часть меня понимает, что находится в кабинете доктора Хиллстеда, что он сидит напротив, но другая часть погружена в мир, где есть только я и пистолет. Все внешние звуки исчезли, в голове странная пустота, оглашаемая ударами сердца. Я слышу, как оно бьется, сильно, быстро.
Я облизываю губы. «Просто протяни руку и возьми его, — говорю я себе. — Как он сказал, ты делала это тысячи раз». Этот пистолет — продолжение моей руки: я выхватывала его бессознательно, как дышала или моргала.
И вот он лежит на столе, а я сжимаю подлокотники кресла.
— Давайте, берите его. — Голос резкий, не грубый, но уверенный.
Я умудряюсь оторвать одну руку от подлокотника. Я употребляю все силы, чтобы протянуть ее вперед. Рука не хочет слушаться, и небольшая часть меня, совсем маленькая часть, которая способна спокойно анализировать обстановку, не может поверить, что такое происходит. С каких пор действие, которое для меня является почти рефлексом, превратилось в сизифов труд?
По моему лицу течет пот. Все тело трясется, зрение ухудшается. Мне трудно дышать, еще немного — и я впаду в панику. Рука трясется, как дерево в ураган. Судорога захватывает мускул за мускулом, рука напоминает змею. Она все приближается и приближается к пистолету, вот она зависает над ним…
Я вскакиваю с кресла, и оно опрокидывается на пол.
Я кричу, я хватаюсь за голову руками и начинаю рыдать. Он добился своего. Он сломил меня, раскрыл меня, вывернул наизнанку. Я понимаю, что он поступил так, желая помочь мне, но не нахожу в этом никакого утешения, потому что в данный момент все для меня боль, боль, боль.
Я пячусь от стола к стене и сползаю по ней на пол. Я издаю стоны, напоминающие завывание. Ужасный звук. Мне больно его слышать, мне всегда было больно слышать этот звук, мне так часто доводилось слышать его в прошлом. Звук, который издают люди, потерявшие за миг всех, кого любили. Я слышала его от матерей, жен, мужей и друзей, слышала, когда они опознавали тела в морге или когда я сообщала им ужасную новость.
Странно, что мне не стыдно кричать; впрочем, в кабинете психотерапевта нет места для стыда. Все заполнено болью.
Доктор Хиллстед подходит ко мне. Он не пытается меня обнять, вообще не прикасается ко мне. Но я чувствую его присутствие. Он видится мне мутным пятном, моя ненависть к нему достигает апогея.