Страйкер повернулся к ней:
— Нет, Темпест. Всякая ложь, даже сказанная с самыми добрыми намерениями, в конце концов раскрывается. И ранит очень больно.
— А разве правда не ранит?
— Но правда дает свободу, которой ты так дорожишь.
— Может быть, — ответила Темпест. Сердце у нее болезненно сжалось при мысли, что Страйкер тяготится своей любовью.
Страйкер заметил боль в ее глазах и понял, что должен смягчить свою правду — не ложью во спасение, а другой правдой.
— Я не могу не любить тебя. Мои чувства к тебе слишком сильны: никто и ничто не в силах их остановить.
Темпест повернулась к нему: в глазах ее стояли слезы.
— Я мечтала о тебе с пятнадцати лет. Помнишь, как директриса школы жаловалась тебе на меня? Уверяла, что я — испорченная девчонка, совсем потеряла стыд, что я позорю приличную школу и оказываю дурное влияние на одноклассниц… Я ждала от тебя обвинений, нотаций, в крайнем случае добрых советов — а ты просто сказал: «Расскажи мне правду». Будто ты готов был поверить мне больше, чем нашей добропорядочной директрисе.
— Так оно и было, — кивнул головой Страйкер.
Он тоже помнил этот день. Хрупкая девичья фигурка, спокойное, словно застывшее лицо и ничего не выражающие синие глаза… Она слушала убийственную характеристику директрисы без малейших признаков гнева или смущения. Как будто речь шла не о ней. Кажется, самообладание Темпест стало для почтенной дамы главным доказательством ее испорченности.
Родители Темпест поверили всем обвинениям. Казалось, должен был поверить и Страйкер. Но что-то подсказало ему: эта девочка не способна на то, в чем ее обвиняют.
— И ты ничего не ответила, — подсказал он.
— Не совсем так, — уточнила она. — Я послала тебя куда подальше. И ты думаешь, когда-нибудь об этом сожалела?
— От тебя дождешься!
Темпест поцеловала его в щеку:
— А сейчас жалею. Пожалуйста, прости меня!
— Что за детские поцелуйчики? — строго отозвался Страйкер. — А ну-ка поцелуй меня, как жена мужа!
— Не сейчас.
— Как, уже садимся?
— А ты не заметил?
Остров, где им предстояло провести две недели, был словно сияющий изумруд на сапфировой глади моря. Лишь красное пятнышко крыши, едва заметное с воздуха, говорило о том, что в этом раю изредка появляются люди. Гидроплан приводнился и подплыл к причалу, поднимая за собой шлейф сверкающих брызг. Страйкер и Темпест со всеми своими пожитками сошли на берег, и самолет исчез в небесах. Влюбленные остались одни, словно Адам и Ева в райском саду.
— Ну что скажешь? — спросил Страйкер. Сам-то он здесь уже был несколько лет назад, когда улаживал одно дело в Нассау.