Роковая любовь немецкой принцессы (Арсеньева) - страница 20

Постепенно граф Андрей сделал для себя ошеломляющее открытие: женщины одинаковы везде, и не родилась еще на свет та, которая оказалась бы способна пробить смертельную брешь в его сердце. Оно было способно только приятно волноваться, не более того. Да и нельзя сказать, чтобы он жаждал смертельных страстей, хотя и был чувствен не в меру…

Граф Андрей очень любил музыку, однако его всегда разбирал смех, когда он наблюдал, как играет какой-нибудь выдающийся маэстро. Всклокоченные волосы или съехавший набок парик, безумное выражение лица, глаза, сошедшиеся к носу, – такой наблюдал он как-то раз картину вдохновения, и она настолько его насмешила, что отныне он старался в концертах садиться как можно дальше от исполнителей, а для верности еще и глаза закрывал. Чтобы вполне наслаждаться искусством, чтобы не расхохотаться в самый для сего неподходящий миг.

Вот так же и со страстью, размышлял он… человек, обуреваемый ею, теряет власть над собой, а значит, становится смешным, чего граф Андрей для себя допустить никак не мог. Он привык производить ошеломляющее впечатление – своим умом, своей красотой, мужественностью, отвагой и прочими самыми благородными качествами. Ошеломлять же кого бы то ни было нелепым поведением или хотя бы выражением лица он не намеревался и стыдился. Поэтому он научился получать удовольствие от любви, а прежде всего от любодейства, не теряя при этом самообладания, не теряя головы даже в самые острые и сладостные минуты.

Разумеется, женщины – создания трепетные! – укоряли его за себялюбие, которое называется среди господ сочинителей эгоизмом, однако, даже оставаясь эгоистом в душе, телесно граф Андрей научился доставлять своим любовницам такое наслаждение, какого они никогда не испытали бы в объятиях самого чувствительного воздыхателя с дрожащими руками.

Постепенно такая жизнь, такой образ мыслей и такой склад натуры преобразовали графа Андрея не только внутренне, но и внешне. Он на весь мир смотрел словно бы играючи, во всех женщинах видел поклонниц, во всех мужчинах – обвороженных им друзей. В правильных чертах его смуглого лица, обрамленного скромными напудренными локонами модной прически ailes de pigeon[10], в насмешливо приподнятых бровях, в уголках четкого, красивого, яркого рта, в чутких, иногда вздрагивающих ноздрях прекрасной формы, а прежде всего – в больших темно-карих (порой они казались непроглядно-черными, словно бархат, порой – пламенными) глазах играла готовность если и не насмеяться над теми сюрпризами, которые преподносила ему жизнь, то, во всяком случае, встретить их снисходительным пожатием плеч.