- Трудный вопрос, Ростик. Но я отвечу: справедливо. По сути, ты был близок к измене Родине.
- Громко, не слышу!
- Да, да, к измене Родине.
- Но я отказался, отбился!
- Близок, сказал я, близок.
- Полагаешь, мне теперь нельзя верить?
- Теперь ты громко заговорил. Доверие! Громкое слово. Оно как зал пустой, гулкий зал. Его надо еще заполнить - этот зал.
- И чтобы те, что займут ряды, мне поверили?
- Да. Чтобы пришли и чтобы поверили.
- Здесь, в этом пекле, и предстоит мне завоевывать доверие?
- Какая разница где?
- Но ты меня вызвал. Почему? Из жалости? Или, может, чтобы самоутвердиться? Вот, мол, кем был Знаменский, всех обогнал, а теперь... Нет, прости, это не про тебя.
- Не про меня. Вызвал, потому что всегда считал себя твоим другом. И хватит об этом. Нам еще нет тридцати трех, Ростик, Илья Муромец в нас еще на печке сидит. Как жена?
- Пока не понял.
- Как твой тесть-министр?
- Пока не понял.
- А мама?
- Хватит! Хватит об этом!
- Прости. Поговорить было надо, но и все, теперь все. Поверь, Ашхабад замечательный город. Черт его знает почему, но замечательный. Пекло? Оно всего пять месяцев в году. Но зато потом... Меняй рубаху, и покатим ко мне. Каких я для тебя дынь раздобыл, какой виноград! А моя Ниночка, знаешь ли, стала просто мастером восточной кухни. Ждет тебя! Ну, ты еще когда ее покорил! Вчера в парикмахерскую бегала. В сорок два градуса! О, женщины!
- А тебе не повредит, Захар, дружба со мной?
Стало тихо в комнатке. С улицы пришли звуки. Млели где-то в тайниках какие-то квакающие существа. Вечен этот звук на Востоке - на Ближнем ли, на Среднем ли, вот и в Средней Азии. Где затаились эти квакуньи в асфальтовых и бетонных недрах - не понять, но всклики их звучат и звучат, будто исходят от самой земли.
- Тихо говоришь, не слышу, - сказал Захар.
- Чуть ли не предатель, исключен из партии.
- Не слышу, не слышу тебя.
С грохотом распахнулась дверь, и, пятясь, с поклонами, ввел Алексей в номер стройную, строголикую туркменку в красном платье-тунике. Не первой молодости женщина, но величава была ее еще не избывшая красота, короной казалась замысловатая прическа, выложенные торжественно две косы. Но главное, что прохладой веяло от этой женщины, никакой, ну, никакой не испытывала она жары.
- Вон они у нас какие, - сказал, залюбовавшись, Захар. Он поклонился. Рады вам, рады.
- Салам, салам, - деловито сказала женщина, быстро глянув на Знаменского, на дорогие его чемоданы. - Так что тут у вас? Вот товарищ, она небрежно повела царственной, в браслетах, рукой на Алексея, - вот товарищ жалуется... Вполне приличный, между прочим, номер.