Жанна наклонила голову. Опрашивая свидетелей, она всегда делала записи. Сейчас строчки плясали у нее перед глазами. Надо было продолжать. Распутать весь клубок. Отыскать эту Тину Ассалих. И разоблачить настоящего негодяя — Дюнана.
— Так что, посадите вы меня или нет?
Она подняла глаза. Он выглядел раздавленным. Уничтоженным. Жалким. Только и думает, что о своей злосчастной шкуре, семье, комфорте. От омерзения ее затошнило. В такие минуты она, как всегда во время депрессии, уже ни во что не верила. Жизнь теряла всякий смысл…
— Нет, — произнесла она не раздумывая. — Я не стану предъявлять вам обвинение. Несмотря на серьезные и последовательные доказательства вины. Учту ваше… добровольное признание. Подпишите показания и убирайтесь отсюда.
Набранные Клер странички уже выползали из принтера. Жан-Ив Перрейя встал. Расписался. Жанна взглянула на разложенные на столе фотографии. Детишки под капельницей. Мальчик с кислородной маской. Черное тельце, готовое к вскрытию. Она убрала снимки в крафтовый конверт. Сунула все в папку и отложила вправо. Следующий.
И так каждый день. При этом они с Клер пытались вести нормальную жизнь, думать о повседневных делах, видеть человечество хотя бы в сером цвете. До очередного ужаса. До следующего кошмара.
Жанна взглянула на часы. Одиннадцать. Она порылась в сумке, вытащила мобильный. Наверняка Тома ей звонил. Чтобы извиниться. Объясниться. Предложить встретиться в другой день… Но сообщения не было. Она разрыдалась.
Клер бросилась к ней, протягивая бумажные платки.
— Не стоит так убиваться, — сказала она, неправильно истолковав ее слезы. — Мы и не такое видели.
Жанна кивнула. Sunt lacrimae rerum.[6] «Есть слезы для бед». Как говаривал ее наставник Эмманюэль Обюсон.
— Вам пора, — напомнила секретарша. — У вас еще заседание.
— А после? Обед?
— Да. С Франсуа Тэном. В «Заводе». В час дня.
— Черт.
Клер сжала ее плечо:
— Вы всегда так говорите. А в полчетвертого возвращаетесь сытая и довольная.
— Ну что, прочитала?
Жанна оглянулась на зов. Половина первого. Она направлялась к выходу, мечтая о прохладном душе и кляня скупердяйство судебного ведомства: кондиционеры вечно работали с перебоями.
За ней шел Стефан Рейнхар. Тот самый, который вчера вечером всучил ей какое-то темное дело. В льняной рубашке он выглядел помятым, как обычно. И как обычно, сексуальным.
— Так ты прочитала?
— Я ничего не поняла, — призналась она, продолжив путь.
— Но ты усекла, что дело пахнет жареным?
— Факты между собой никак не связаны. Да еще этот анонимный донос… Надо разобраться, что их объединяет.