Может быть, кое-кто и думал, что Генри поступил непорядочно, но, без сомнения, ее все считали дурой, если не хуже. Окружающие абсолютно не желали замечать тот факт, что Генри женится на ней только из-за денег, и, что обидно, даже не ради ее приданого. Энн страдала, вспоминая те несколько недель, прошедших после их свадьбы, когда патетически уверяла всех, что Генри ее любит и обязательно скоро приедет. Но дни проходили бесконечной чередой, и даже ей, вечной оптимистке Энн, пришлось признать, что ее красивый молодой муж не торопится вернуться. Недоумение, одиночество и обида, переживаемые в напрасной надежде, что он все-таки приедет, были ничем по сравнению с той болью, которую ей причинил визит юного и красивого адвоката Генри.
Хуже этого, наверное, была только реакция членов ее семьи. Они не были возмущены. Их пугало только то, что они живут в одном доме с разведенной дочерью. Родители Энн вели себя так, как будто изначально ожидали чего-то подобного. Складывалось впечатление, что предложение Генри перевернуло их представления о мире, а когда он потребовал развода — все встало на свои места. Они говорили, что Генри повел себя с ней как порядочный человек: он не только взял вину за развод на себя, признавшись в супружеской неверности, которой, как подозревала Энн, и не было, но даже назначил ей огромное содержание. Как Энн хотелось швырнуть эти деньги ему в лицо! Но к ее огромному разочарованию, ее родители в короткой и недвусмысленной беседе дали понять — они не хотят, чтобы дочь и дальше жила с ними.
— Подумай только, как все это будет выглядеть, — воскликнула мать, всплеснув руками. Отец молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица даже тогда, когда мать сообщала Энн о том, что та будет к тому же лишена наследства: — Это же естественно, дорогая. Что подумают о нас люди, если мы позволим тебе и дальше жить в нашем доме? Энн, ты же не настолько эгоистична, чтобы оставаться здесь?
Миссис Рэндольф Фостер никогда бы не сделала ничего неприличного и неожиданного, даже ради спасения своей младшей дочери. Энн думала, что мать просто не осознает, какую боль они с отцом причиняют ей своими «единственно правильными сейчас» действиями, продиктованными страхом потерять статус семьи в обществе. Конечно же, Энн все понимала. Мать поцеловала ее в мокрую от слез щеку перед тем, как выйти из комнаты, оставив Энн одну с горькой улыбкой на лице.
С тех пор они так стыдились своей дочери, что и носа не показывали в Ньюпорте. Ее родители как никто другой, должны были понять, что Генри Оуэн использовал Энн самым низким способом. И то, что они так бессердечно ее отвергли, повергло Энн в глубочайшую депрессию. Целыми неделями она только и делала, что спала и бродила по своему прекрасному новому городскому дому. Одна, постоянно одна. Она говорила себе, что ей нужно привыкать к одиночеству, потому что она теперь всегда будет одинока. Энн коротала дни, не разговаривая ни с кем, кроме слуг. Она не смела выйти из дома, боясь, что любой встречный с первого же взгляда догадается о ее позоре. От нее отказались все — ее муж, друзья и семья. Ей хотелось умереть, но не хватало смелости наложить на себя руки.