Рампу заменяет тусклый свет торшера с двумя лампочками. Эти две сияющие точки, висящие в черноте, бьют мне в глаза и усыпляют. Рядом со мной, невидимый в темноте, сидит мим и, не имея возможности закурить, жует незажженную сигарету:
— Вот и еще день пропал! Всех этих постановщиков ревю отправить бы куда подальше… Ты только погляди на этих «знаменитых наложниц»! Как подумаешь, что они надрываются тут за спасибо… Забастовка, черт возьми, забастовка!
От этого слова я просыпаюсь. И правда, забастовка…
У нас о ней много говорят. Что-то изменилось в нашем трудолюбивом кафе-концерте, одном из процветающих заведений этого квартала, всегда душном и пестрящем толпой, где по вечерам грохочет смех простонародья, смешиваясь со свистками, криками и топотом.
— Забастовка, черт возьми, забастовка!
О ней думают, о ней говорят во всех углах. Девочки из будущего ревю, вокалистки, все без конца повторяют это слово, каждая на свой лад. Некоторые кричат шепотом: «Забастовка! Требуем оплачивать утренники и репетиции!» — и, раскрасневшись, поднимают муфту, словно знамя, и размахивают ридикюлем, как пращой…
«Знаменитые наложницы» опять ошибаются. Вот и отлично! Еще десять минут посижу в кресле… Маркиза Помпадур и Габриэль д'Эстре получают нагоняй! Нагнувшись к ним, балетмейстер осыпает их громкой беззлобной бранью, которую возлюбленная Беарнца, маленькая полненькая брюнетка, выслушивает с явным нетерпением, повернувшись в нашу сторону и поглядывая на дверь.
А другая, маркиза Помпадур, опускает голову, словно ребенок, разбивший вазу. Она глядит исподлобья, не говоря ни слова, ее дыхание приподымает большую прядь белокурых волос, свесившуюся на щеку. Скупой свет, падающий сверху, обрисовывает ее лицо, худое, изможденное лицо страдальца мальчугана, и эта Помпадур в коротких черных штанишках, с голыми коленками, торчащими поверх закатанных чулок, странным образом напоминает юного барабанщика Революции! Все ее маленькое существо, упрямое и измученное, восстает и словно кричит: «Да здравствует забастовка!»
Павана на мгновение остановилась, и вокруг маркизы собираются двадцать женщин, молчаливых и обессиленных. В темноте они ищут взглядом кресло, откуда за ними наблюдает господин директор: они ждут повелительного возгласа из невидимой точки в партере, который освободит их, — «Хватит на сегодня!». Но кажется, что они ждут еще и другого: «Забастовка, черт возьми, забастовка!» Их усталость почти агрессивна.
В отличие от мужчин — певцов и мимов, танцовщиков и акробатов, которые, отстаивая свои права, стараются сохранить добродушно-серьезный тон а не выходить за рамки спокойной и вежливой дискуссии, мои товарки, артистки кафешантана, распаляются мгновенно. Им, впечатлительным парижанкам, при одном слове «забастовка» уже мерещится толпа на улицах, мятеж, баррикада…