— Я выступала во всех заведениях Европы, — кричала она, — и нигде не видела так скверно организованного кабаре!
Она произносила «р» до обидного раскатисто, словно швыряла вам в лицо целую пригоршню мелких камешков…
На репетиции с оркестром было видно и слышно только ее. А вечером все заметили, что их две: рядом со смуглой, сверкающей лиловыми блестками и фальшивыми топазами Русалкой танцевала совсем юная девушка, несколько вялая блондинка, хрупкая и изящная.
— Это моя сестра! — объявила Русалка, которую ни о чем не спрашивали.
Кроме всего прочего, у Русалки препротивная манера безапелляционно утверждать что-либо и при этом давать «чччестное слово», не внушающее доверия даже самым наивным простакам.
Родная ли это сестра, или попавшая в рабство кузина, или же нанятая за кусок хлеба безвестная танцовщица — сказать трудно. Она совсем еще юная, танцует словно в полусне, слепо подражая партнерше, недурна собой, с большими карими глазами, лишенными всякого выражения. Когда кончается севильяна, она с минуту отдыхает, прислонясь спиной к стойке для софитов и раскрыв рот, потом бесшумно спускается в подвал, в то время как Русалка начинает свое танго.
— Вот и еще одна балерина, у которой танцуют одни ладошки! — громко произносит Браг.
Танцуют ладошки, танцуют плечи, бедра, глаза, брови, волосы — все, кроме неуклюжих ног, не ведающих, что они творят. Но ее развязность заезжей авантюристки, наглая спесь, сквозящая в каждом ее движении, спасают дело. Она ставит себе в заслугу неправильное па, хвалится тем, что пропустила антраша, а уйдя за кулисы, даже не дает себе перевести дух: сразу начинает говорить, говорить — и врать с безудержностью южанки, рожденной в России.
Она заговаривает с каждым, общительная, словно пьяная принцесса. Она останавливает, схватив за плечо, одного из белокурых братьев Шмец в красно-лиловом трико, который краснеет, опускает глаза и не осмеливается убежать; она ловит в углу мамашу Шмец, которая отвечает ей одними лишь «ja», звучащими резко, как пощечина; весельчак распорядитель выслушивает полный ассортимент вранья; Браг принимается насвистывать, а она все говорит, говорит, говорит!
— Моя семья… Моя родина… Я ведь русская… Говорю на четырнадцати языках, как и все мои соотечественники… У меня платьев для сцены на шесть тысяч франков, и все для этого жалкого, пустякового номера… Но вы увидите, доррогой, что я ношу вне театра! Деньги для меня — тьфу! Я не могу назвать вам мое настоящее имя: тут такое началось бы!.. Мой отец занимает в Москве самое высокое положение. Он женат, знаете ли?.. Только вот женат он не на моей матери… Он дает мне все, что я захочу… Вы видели мою сестру? Никудышная девчонка! Я ее часто бью, потому что она ничего не желает делать. Но, во всяком случае, она невинна! Клянусь вам жизнью, это так!.. Вы не видели меня в прошлом году в Берлине? О, на это стоило посмотреть! Номер обошелся в тридцать две тысячи франков, доррогой мой! Я танцевала с этим мерзавцем Кастильо. Клянусь вам жизнью, он меня обокрал! Но когда мы пересекли русскую границу, я все рассказала отцу, и Кастильо упекли в каталажку. У нас в России не знают пощады к ворам. В каталажку, да, в каталажку! Вот так!