— Отчего же, не раз…
— Так о чем же вы думали? Вам что, на тот свет не терпится попасть?
Вероника не сводит глаз с Дюваля. Он лихорадочно соображает, как бы возразить. От фонарей на него падает резкий свет. Он чувствует, что ему не избежать нокаута.
— Мы спешили, — наконец выдавливает он.
— Спешили шею себе сломать!
— Это автомобиль жены. Я в нем не разбираюсь!
— Да что за чушь вы несете? Колесо — оно и есть колесо! Ну вы даете!
— Починить можно? — спрашивает Вероника.
Они оба оборачиваются к ней.
— Смотря в каком состоянии цилиндры, — отвечает младший.
— Здесь у нас, — замечает другой, — инструментов маловато. Если нам удастся…
Они сочувственно разговаривают с ней. Ее-то они жалеют — ведь она вынуждена ездить с этим опасным безумцем. Трое против одного. Он ощущает это так явно, что вконец теряется. Отчаянно подыскивает удачный ответ, верное замечание, уместное словцо, способное наладить контакт. Он захвачен врасплох. Этого он не предвидел. И он все еще не вполне жив. В голове до сих пор туман. Он поворачивается и идет к зданию. Слышит, как один из рабочих говорит Веронике:
— Муженек-то ваш, видать, не в себе.
Он заходит внутрь. Здесь он один среди витрин, уставленных коробками конфет и пестрыми пачками. Он замечает стул и опускается на него. Неужели Вероника догадалась? А если да, стоит ли все отрицать? До него доносится ее голос. Она склоняется над рабочими, когда они присаживаются на корточки рядом со сломанным колесом. Она идет за ними, когда они, приподняв машину домкратом, оттаскивают ее в сторону. Надо думать, ей заново объясняют, что так, само по себе, колесо не отвалится, тут надо постараться — по неопытности ли, по незнанию, или… Единственный верный вывод может сделать только она сама, а сообразительности ей не занимать, и, следовательно, она уже знает. Вот она направляется сюда. Нет, Дюваль не желает сцен. Он смотрит, как она подходит все ближе. Стоит за стеклянной дверью и ищет его глазами. Он встает со стула — так легче защищаться. Сейчас, бы ему разгневаться, рассвирепеть, обозлиться так, чтобы выглядеть невиновным, или, может, наоборот, лучше бросить ей в лицо всю правду, будто серной кислотой плеснуть. Неслышно открывается дверь. Это Вероника — вся в белом, словно привидение, возникшее из ночной тьмы. Лицо ее в приглушенном свете ламп странно меняется. Она останавливается поодаль, словно он таит в себе смертельную заразу.
— Ты это нарочно подстроил, — шепчет она.
Он молчит. Еще в школе ему приходилось стоять в такой же позе, опираясь на правую ногу, склонив голову, храня молчание, и из-за этого его считали упрямым и скрытным, хотя он искренне пытался подобрать нужные слова, чтобы все объяснить. Но он словно блуждал в потемках. И вечно перед ним стоял судья: мать, учитель, сержант, полицейский, а вот теперь его жена твердит тем же злобным тоном, что и все прочие: