— Пусть Иван, когда вернется, организует «переправку». Мне с этими делами путаться неохота.
— Ага, ага, — рассеянно буркнул Главный, быстро теряя интерес.
Протопопов не уходил, мялся. Главный вопросительно вскинул глаза:
— Выкладывай.
— Да, знаешь… Даже не знаю, говорить или нет…
— Говори, раз начал. Я тебя знаю: если б не собирался, не топтался бы тут. Давай, не тяни кота.
— Да неприятно как-то… Сначала думал, промолчу, не мое дело… но… дело-то у нас как раз общее…
— Рожай наконец!
— Понимаешь… я тут встречался с Мурашовым… по старой дружбе, он, когда в Москве, всегда приглашает куда-нибудь, а я стараюсь не отказываться, поддерживаю отношения… — Они и правда встречались; Мурашов приезжал показать младшей дочке столицу. — Ну вот. Посидели, то-се за жизнь, потом на бизнес съехали… про акцию мою поговорили, чего он, кому и сколько впарил… Выпили порядком…
— Короче, Склифосовский.
— Короче, он проболтался, что из пятнадцати процентов в его контору идет десять, как раньше, а пять они с Ванькой между собой делят. Больше года уже.
У Главного сделалось страшное лицо. Протопопов оробел, но мужественно продолжил:
— Ты бы выяснил…
— А чего выяснять! — саданул кулаком по столу Главный. — Я, еще когда он пришел Мурашову прибавку просить, нечистое заподозрил! Только Ваня же у нас честненький-благородненький, ничем не запятнанный! Вот я, идиот, уши и развесил… Ну все, хана Ивану! Урою.
— Подожди «урою», проверить надо, доказать…
— Щас! Во-первых, замучаешься доказывать! А во-вторых, у меня что, Страссбургский суд? Нет, у меня, — Главный сделал впечатляющую паузу и с неподражаемым сарказмом объявил: — частная лавочка! Что хочу, то и ворочу! И мелочь у себя по карманам тырить не позволю. Его что, плохо кормили? А он?… — Главный в порыве возмущения смел на пол какие-то бумаги.
Протопопов, опасаясь навлечь гнев уже на себя, с притворной робостью принялся защищать Ивана, лопотал о справедливости — и добился желаемого: упрямый и вздорный Главный готов был уволить Ивана сию секунду, заочно.
— Дыма без огня не бывает, слыхал? — в качестве решающего аргумента бросил он и в упор посмотрел на Протопопова. На том немедленно если не загорелась, то задымилась шапка, но он геройски вытерпел взгляд и серьезно покивал: да, да. Ну и люди. Кошмар, с кем приходится работать.
Минуту спустя напряжение спало, и Протопопов, с суеверным ужасом понимая, что вот сейчас, на его глазах и по его слову вершится дело государево, воскликнул про себя — патетично, в стилистике школьного курса русской литературы:
«Эх, Россия, Россия! Как была дикая, так и останешься! Где еще мыслимо подобное беззаконие и самодурство?»