Но его нежная улыбчивость ровным счетом ничего не значит. В любой момент тебя могут, как в сказке, отвести в лес, привязать к дереву и равнодушно удалиться — следуя каким-то своим, сказочно логичным соображениям. Ну, нечем стало тебя кормить. Или в хозяйстве нечто подобное уже есть. Или завелась точно такая же новая, а ты до того поистрепалась, что, ей-богу, от людей неудобно. Всяко бывает.
Допустим, мужчина потом за тобой вернулся; обнаружилось, что еды хватает, или совесть проснулась, пожалел. Великолепно, молодец. Но как ему объяснить, что, перетирая веревки об острый сук и карабкаясь от волков на высокую ель, ты изменилась — навсегда? Тебя прежней, доверчивой, нежной, ласковой больше нет, ты исчезла, полностью перевоплотилась! То, что не убивает, делает нас сильнее, — о, разумеется! Но каким панцирем мы при этом обрастаем, до чего уродливые шипы отращиваем вместо содранной кожи?
А те, кто нас убивал? Они становятся лучше оттого, что им это случайно не удалось?
Никогда Ивану не понять, что он сделал с ней, своей любимой женой, и как бесконечно непоправимы последствия. И до чего ей жаль себя той, нелепой, зависимой неумехи — страшно неуверенной в себе, но так счастливо, безоговорочно уверенной в нем…
Тату внезапно захлеснула острая ненависть к Ивану — мерзавец, убийца!
Она полоснула по нему взглядом.
Он почувствовал, отвлекся от дороги, на миг повернул голову, глянул вопросительно — и расплылся в добродушной улыбке.
Вот-вот. О чем и речь. Ни сытый голодного, ни бедный богатого, ни вообще никакой никакого не разумеет. Чужая душа — потемки. Максимум, на что люди способны — научиться более или менее слаженно функционировать, и то при известном напряге. Наверняка на сей счет тоже есть поговорка.
Тата усилием воли прогнала нехорошие чувства, растянула губы в ответ и отвернулась к окну — отгородилась.
Видимо, именно из-за постоянной внутренней отгороженности она и продолжает считать себя одинокой. Плюс, естественно, из-за того, что между ней и Иваном, как говорится, «ничего нет»: живут в одной квартире мало соприкасающимися родственниками. Но внешне, со стороны, все по-старому. Тот, кто про них ничего не знает, не догадается, что они на несколько лет расставались, что Иван уходил к другой. Тата сама редко про это вспоминает.
Ефим Борисович с Павлушей потирают руки: семья восстановлена. Смешные. Не понимают: рецепт ее безмятежной терпимости — глубочайшее равнодушие и работа. Как удачно, что подвернулся заказ Стэна! Она давно ничем так не увлекалась.
И хорошо, что ее переживания — тайна за семью печатями для всех, кроме нее самой. Не то что три года назад, когда ее судьбу решала, без преувеличения, вся колдовская общественность страны. Много же они преуспели. Зато, сами не подозревая, помогли ей достичь нынешнего состояния — свободы и пьянящего бесстрашия. Свободы поступков; бесстрашия в принятии решений. Она больше не боится ошибиться, чем-то пожертвовать, что-то потерять, не боится действовать сама, без чужих советов и одобрения.