— Прочь с дороги! — зарычал Кинг, пытаясь высвободить здоровую руку из ее хватки. — Я никогда не обманывал тебя. Хейзл, и не был твоим первым мужчиной. Ты с самого начала знала, что ничего из этого не выйдет. И не имеешь права ожидать… от меня ничего после всех этих лег.
Ее руки казались ему ледяными. От пронизывающего холода он упал на постель, трясясь от озноба.
— Кинг, ты горишь в лихорадке! — вскрикнула Хейзл. — Ты дрожишь как осиновый лист!
Головокружение усилилось. Лицо Хейзл исчезло, вокруг сомкнулись тени. Она что-то говорила, но он едва мог разобрать ее речь.
— Лежи спокойно, любимый, — напевала она. — Я согрею тебя… ш-ш-ш… у тебя лихорадка… ш-ш-ш, сейчас…
Она снимает одежду?
Да.
Последнее, что Кинг видел, теряя сознание, — ее наготу, последнее, что чувствовал, — сладострастное тело, прильнувшее к нему под одеялом.
Ларк присела у каменной ограды дома Хелстона, не зная, что делать. Она оглянулась на рощицу карликовых сосен, где привязала Тоффи. Кобыла довольно щипала травку. Ларк почти завидовала ей.
Она без труда ехала за Уиллом Боулзом, но теперь начала задумываться, сумет ли найти дорогу назад. Ночь была непроглядная, небо закрывали плотные тучи. Ветер все крепчал, а она была легко одета для ветреной корнуоллской ночи.
Ларк задрожала. Оставаясь незамеченной, она видела, как Уилл вошел, она хорошо знала, чей это дом. Она видела ладную фигуру Хейзл Хелстон в дверном проеме, ее огненные волосы, подсвеченные сиянием горевшей в доме свечи. Ларк разглядела еще кое-что: Хейзл прижимала к груди сапоги Кинга. То, что они могли принадлежать кому-то другому, ей и в голову не приходило. Дело было не в сапогах, а в том, как Хейзл держала их, лаская, прижимаясь к ним. Ларк сделала бы то же самое.
У нее разрывалось сердце. Ее обуревало множество эмоций, и далеко не последней была ревность. Ее семена начали прорастать еще в церкви, когда Ларк увидела глазеющую на нее чувственную красавицу. Наверное, надо было спросить о ней Кинга. Возможно, это успокоило бы ее чувства, загасило любопытство, и зеленоглазый монстр не грыз бы ее сердце. Кинг не лучше своих предков, живших по правилу «женись на одной, спи с другой»? Она слишком доверилась его страсти, обещанию, горевшему в его загадочном глазу? Нет, он был искренен. Однако, возвратившись, он отправился к шлюхе-цыганке, а не к ней, его жене, а она ужасно о нем волновалась. Тогда его клятвы ничего не значат? Чем она вызвала его недовольство? Разве она не уступала любому его желанию? Что эта потаскуха могла дать ему такого, что не могла дать она? Ничего. Должно быть, это зов сердца.