.
Уже сам по себе допуск того, что и в России крестьянские войны все же могли одержать победу, заслуживает внимания, ибо альтернатива захвата власти, к примеру, разницами или пугачевцами, думается, может рассматриваться как вполне основательная гипотеза. Ведь если бы основное войско С. Т. Разина и Е. И. Пугачева, упредив царские рати, не сворачивая и не мешкая, пошло через земледельческие районы с крестьянским населением на Москву, они вполне могли бы победить. Но Разин потерял много времени на рейд к Астрахани и на осаду Симбирска, а Пугачев — под Оренбургом и Казанью. Не всегда путь следования восставших диктовался суровой необходимостью. Были моменты, когда направление движения во многом зависело от свободного выбора круга и воли повстанческих предводителей.
Итак, что бы было, одержи Разин или Пугачев победу? Вылилось бы это в грандиозное «показаченье» в масштабах всей страны? Ограничились бы преобразования отменой крепостничества или пошли дальше?
Всякие прогнозы тут, конечно, относительны, хотя, как уже отмечалось, известные шансы на успех у восставших были. Следовательно, моделирование возможных ситуаций не совсем лишено смысла.
Не исключено, что в случае победного исхода крестьянских войн начались бы резня и погромы, в результате которых класс феодалов был бы физически уничтожен. Романтизировать в этом плане народные движения прошлого не приходится. Идеалы гуманизма чужды той эпохе. На силу тогда отвечали силой, на жестокость — еще большей жестокостью. И тут неминуемо встает вопрос о жертвах крестьянских войн. Эта их сторона в советской историографии, пожалуй, чересчур приглушена. Подчеркивается, как правило, беспощадность карателей по отношению к восставшим, но террор и насилие последних нашли отражение в основном лишь в дореволюционной литературе. Оттенены те факты, когда повстанцы проявляют снисходительность к своим классовым врагам, избегают напрасных кровопролитий, но обойдены молчанием многочисленные случаи, когда они, напротив, устраивают неоправданные массовые казни и безудержные расправы.
Большой интерес представляет суждение Р. Г. Скрынникова, по мнению которого переход власти в результате народных восстаний в начале XVII в. в руки Г. Отрепьева «был единственный в русской истории случай, когда восставшие массы посадили на трон человека, возглавившего повстанческое движение и выступившего в роли „доброго царя“»[299].
Несмотря на то, что политика Г. Отрепьева носила откровенно продворянский характер, а в интересах масс им сделано смехотворно мало, «кратковременное правление Лжедмитрия, — как справедливо отмечает Р. Г. Скрынников, — не только не разрушило веру в „доброго царя“, но способствовало еще более широкому распространению в народе утопических взглядов и надежд»