Через несколько недель меня досрочно отозвали из батальона. К тому времени битва под Пассендейлом окончательно перешла в стадию борьбы на истощение, а англичанам временно удалось захватить несколько квадратных миль совершенно бесполезной грязной земли: за эти несколько галлонов грязи мы заплатили такими людскими потерями, которые сложно даже подсчитать. Когда я прибыл в штаб корпуса, то получил приказ немедленно ехать на юг. Очевидно, фронт запылал на новом участке. Я узнал это с удивлением, потому что мы не слышали никакого шума от артподготовки, которая всегда возвещала о новой битве. Впрочем, когда я доехал до Камбре, то понял причину — ведь эта битва была крупнейшим танковым сражением, состоявшимся 20 ноября 1917 года.
Битва у Камбре стала предметом самых острых дискуссий — как никакое другое сражение войны. Неоднократно утверждается — и справедливо, что если бы только танки были использованы раньше и в большем числе — то полмиллиона погибших под Пассендейлом остались бы в строю, готовые развить успех первоначального прорыва, и тогда битва у Камбре стала бы крупнейшим успехом войны. Все это совершенно правильно. Но я все равно думаю, что даже если бы все так и произошло, то Камбре все равно не стало бы последним сражением войны. Мы не пробили бы немецкий фронт, а только прогрызли в нем еще один большой выступ. Но стоит вспомнить, что мы так долго вели позиционную войну, что забыли, как маневрировать — что и почувствовали на своей шкуре в следующем году. Кроме того, к тому времени Россия практически уже вышла из войны, и почти все немецкие дивизии перебрасывались с востока на запад. Возможно, именно прибытие одной из этих дивизий под Камбре и не дало англичанам добиться блестящего успеха.
Впрочем, что больше всего поразило меня в этом сражении — когда в первый раз союзникам удалось добиться внезапности — это поведение Людендорфа. Я никогда не видел его в лучшей форме. Он никогда так разительно не отличался от тех командиров союзных армий, оптимизм которых улетучивался с первыми поражениями. Когда результаты первого дня сражения стали известны, Людендорф открыто признал, что потерпел серьезное поражение, но тут же объявил своему штабу — и опосредованно всему миру — свои намерения, как истребить противника: вскоре нам пришлось убедиться в том, насколько удачно он исполнил это свое желание.
Еще во время последнего моего посещения Англии стало очевидно, что в ближайшем будущем Германия начнет перебрасывать значительные силы войск с Русского фронта. Это были одними из самых важных вопросов, интересовавших Военное министерство и Генштаб — какова численность перебрасывавшихся войск, где именно они будут сконцентрированы. Именно из-за этого я договорился с Мэйсоном о новых способах связи, чтобы он смог расшифровывать донесения, которые я ему посылал. Прежде всего, как я уже часто говорил, я не доверял никаким обычным «официальным» методам, тем более не верил я в использование фантастических шифров, которые только привлекли бы внимание умного цензора. Я предпочитал способ, который считал самым эффективным — то есть фрагмент донесения включался в совершенно безобидное личное письмо. И такие письма не должны были посылаться часто. От человека, читавшего подобные послания, требовались прозорливость и остроумие, но к тому времени мы с Мэйсоном настолько хорошо знали друг друга, что я мог быть совершенно уверен, что он докопается до самой сути того, что я ему напишу.