Чужая боль (Изюмский) - страница 110
Василий Спиридонович задумчиво погладил усы:
— Не знаю: девичья это гордость… или как иначе назвать ее следует! Не знаю…
За окном стояла ночь. Светили ясные, омытые ливнем звезды. В открытую форточку ворвался свежий ветер, принес запах вешней воды, мягкие басовитые ноты теплоходного гудка.
День рождения
В городском парке щеглята начали разучивать свои первые весенние песни.
Свежие бумажные змеи повисли на проводах. Над пюпитрами телеантенн поплыли набухшие легким весенним дождем облака.
Много ли надо пенсионеру! Сиди себе на скамейке, жмурься от солнца и вбирай, жадно вбирай жизнь. Вот когда особенно ясной становится драгоценность каждого ее дня и часа. Кто сказал, что старость страшна! Она страшна, если ты больше не можешь никому ничего отдать. А если ты утром рассказывал внучке о четырех парнях, дрейфовавших сорок девять суток в океане, если после обеда пойдешь на завод позаниматься — для души — английским языком с инженерами, если вечером тебя ждут вести из Парижа, где проходит еще одну проверку наша старая дружба с французами, а после двенадцати ночи ты узнаешь, кто из Михаилов — Ботвинник или Таль — выиграл очередную партию, старости нет. Есть только бесконечно усилившаяся жажда жизни, когда боязно что-то не успеть, не узнать, не сделать.
Вон аллеей парка идет моя соседка Галя. Беленькая, с очень светлыми, как подтаявшие на солнце льдинки, глазами.
Галя работает на телеграфе, учится в десятом класса вечерней школы.
Увидя меня, приветливо улыбается.
— Иди, соседочка, сюда, — зову я, — посиди несколько минут, отдохни…
Она охотно подсаживается. Лицо у нее матовое, глаза усталые. Мне становится жаль ее: такая молодая и так нелегко достается ей жизнь.
— Трудно, Галчонок! — спрашиваю я сочувственно.
— Ничего, — бодрится девушка, — получу аттестат, легче станет…
Вдруг она оживляется:
— Да, Степан Иванович, поздравьте! У меня ж сегодня день рождения. Уже двадцать…
Ах ты, глупенькая, — «уже».
— Степан Иванович, приходите сегодня вечером. Ну, прошу, как папу…
Против таких слов разве устоишь! Ведь знаю: живет одна, угол снимает, родители где-то далеко.
— Только у меня негде отпраздновать, — словно извиняясь говорит она, — так мы пойдем к подружке Люде. Она с мамой живет на нашей улице — через два дома.
Меня берет сомнение. Ну как это я вдруг явлюсь к чужим людям! Но Галя настаивает:
— Нет, это удобно. Правда! Да они вас знают.
Собственно, немного и я их знаю. Вижу иногда из окна хорошенькую Люду в модных платьях и ее маму — молодящуюся женщину лет сорока двух.
— Так в семь. Я за вами зайду. Ладно!