Итак, я был у цели — только протяни руку. Но…
Как я позже узнал, в отделе скифской культуры работала, тоже научным сотрудником, пожилая женщина Полина Семеновна. Чарам пограничника она не поддалась. Уж больно подозрительным показался ей этот втируша, срисовывающий предметы из скифского золота и, на всякий случай, она позвонила в уголовный розыск знакомому капитану:
— Товарищ Кузнецов, загляните к нам.
Договорившись с Арсентием Демьяновичем, что завтра приеду снова, я у выхода из заветного зала чуть ли не носом к носу столкнулся с высоким мужчиной в синем костюме. У мужчины была армейская выправка и цепкий, словно делающий моментальный снимок взгляд больших темных глаз. Я подумал: «пропал», но выдержал этот взгляд и прошел мимо. Идти в Эрмитаж больше не следовало. Это я почувствовал безошибочно.
Но, видно, «скифской операцией» суждено мне было закончить облюбованный путь.
Через два месяца, на этот раз в парусиновом костюме, зашел я в гастроном и опять столкнулся с… Кузнецовым.
— Прошу вас, младший командир, следовать за мной, — пригласил он тоном, не терпящим возражений. Да возражать я и не стал, потому что дал себе еще раньше зарок; при первом же провале не запираться.
Меня посадили в какую-то маленькую, мрачную и очень высокую комнату. Только здесь пришло протрезвление, и я понял, куда завел меня авантюризм.
Дни шли за днями.
Я то и дело бросался на койку и скулил — никому не нужный щенок, один на один с этим огромным безжалостным миром.
Судя по словам следователя, меня ждали долгие годы заключения — за присвоение воинской формы, покушение на государственные сокровища… Да он, наверное, предполагал, что я замешан и в других нераскрытых делах.
Годы тюрьмы… И это сейчас… Сейчас, когда послал в журнал «Наши достижения» свой первый рассказ «Литейный мост».
В нем, в этом рассказе, проступила моя исступленная тоска по труду, зависть к тем, кто утрами идет, едет по Литейному мосту на завод, мечта о настоящем месте в жизни, о праве открыто глядеть в глаза людям.
Горький похвалил рассказ, обещал его напечатать, прислал отеческие наставления.
Я решил написать ему отсюда всю правду. Письмо походило на отчаянный вопль погибающего в ночи в открытом море. Я признался во всем, раскаивался, беспощадно осуждал себя, молил о спасении.
Как-то днем ко мне в камеру пришел следователь — седой, в кожанке, с большими натруженными руками. Он скорее походил на рабочего. Я вскочил с кровати — встрепанный, наверно, изрядно жалкий. Следователь смотрел на меня сурово и немного удивленно. Медленно достал он из внутреннего кармана кожанки какую-то вчетверо сложенную плотную бумагу.