— Что с тобой?
Штабной поднял голову и странно взглянул на меня, влажные губы свела жалкая судорожная улыбка.
— Интересуешься, почему я не в восторге, оказавшись в этом клоповнике? — Он нервно провел ладонью по глазам. — Действительно, умора, — месяц, как женился, завод выделил квартиру в общежитии. Думал, наконец, жизнь начнется!.. И, главное, хотел же после отсидки в другой город податься! Вовремя не сорвался — и по-новой небо в клетку!
— Не возникай! Я тебя сюда не звал!
— Да! Сам исковеркал! Но что же было делать?! Старые кореши откопали, взяли на дело. Отказаться не мог — они такое не прощают…
Штабной вдруг замер и испуганно оглянулся на дверь.
— Не проболтайся, земляк, — жарко зашептал он. — Церковнику сгубить человека — одно удовольствие. На всех пересылках его знают. Из высшей хевры. Шепнет словечко — и каюк.
Заскрежетал ключ, и в камеру вернулся Церковник.
— С легким паром! — подобострастно осклабился Штабной.
Тот, не обращая внимания на шутку, лег на нары и отвернулся к стене:
— Можете базлать, но не громче медуз. Спать буду.
Штабной устроился у противоположной стены и накрыл лицо кепкой, чтоб не мешал свет лампочки.
Мне спать не хотелось. В пачке оставалось всего семь сигарет, но, махнув рукой на экономию, снова закурил.
Табачный дым показался едким и прогорклым. Я отбросил сигарету, но, тут же одумавшись, загасил окурок и сунул в пачку.
Решил: буду думать о чем-нибудь приятном, как в детстве советовала мама. Может, усну.
Мама работала преподавателем литературы и русского языка. Относился к ней как к человеку не от мира сего. Для нее главный интерес в жизни — работа. Целыми днями пропадала в школе. Развлечений, в моем понимании, для нее не существовало. Даже в гости редко ходила, предпочитая в выходные бесконечно пить кофе, читая Диккенса или Библию, к которой пристрастилась, пока я чалился в зоне. И совсем я не понял матери, когда она отказалась от директорского кресла.
— Куда уж мне в начальники, — оправдывалась она. — Мое дело — литература. Да и в партию директору необходимо вступать…
Святая — так про себя называл маму. Я-то точно знал, чего хочу от жизни. Основное — деньги, которые обеспечат независимость от этого быдла, называемого обществом.
То, что не «попал в струю» после освобождения, означало отдаление независимости на неопределенное время. По уму следовало остаться дома в Верхней Пышме, с матерью, но я обосновался в Свердловске, не допуская мысли, что могу появиться перед кентами в роли нищего зэка, признать себя таким же обыкновенным, как они.
В тот день у меня было минусовое настроение; к своим обязанностям инструктора я относился халатно, и директору школы это, наконец, надоело. После разговора по душам я накатал заявление об уходе по собственному желанию и тут же получил расчет.