…на землю льется красное, много красного…
– Что ты делаешь? Они же никуда не годятся! – Калме жаль старушечьего труда. Неужели она настолько ослепла, что не видит – трава плоха.
– Много ты понимаешь.
Старуха распрямляется, упираясь обеими руками в поясницу. И полукруглый серп сияет ярко, как если бы на рукоять навинтили месяц.
– Весной не жнут траву.
– Это смотря какую, – возражает она. – Каждой траве – свое время.
Потом было что-то еще, дурное, липкое. И проснулась Калма в ужасе, с криком, который заглушила подушка. А за стеной играла музыка, к счастью, достаточно громко.
Калма сползла с постели.
Хотелось пить и в туалет. Если жажду она потерпела бы, то мочевой пузырь не оставил выбора. Вот бы ни с кем не столкнуться…
Не повезло. В коридорчике, узком, темном, стоял тот самый мужик.
– Там свободно, – сказал он, указывая на туалет. – Я просто вот… Родион. По Достоевскому. Если, конечно, читали.
– Да.
И Калма спряталась в туалете. Она сидела дольше, чем надо, надеясь, что Родион исчезнет в комнату, смешается с другими гостями. Но он дождался. И спросил:
– Где тут покурить можно?
– Н-на балконе… или н-на лестнице.
– Составишь компанию? Нет, не покурить. Просто компанию.
Почему Калма согласилась? Она могла бы отказать, вернуться в комнату, закрыть дверь и… и что? Наверное, в этой неопределенности и была причина.
– У вас тут мило, – Родион щелкнул по листу герани. – Кто смотрит?
– Тетушка. Я.
– Ну да… Ты у окна не стой. Болеешь?
– Температура.
– Пройдет. Все проходит со временем. Скажи, зачем я здесь? – Он сигареты хранил в портсигаре, а зажигалку носил кремниевую, неудобную. – И почему до сих пор не ушел?
– Неудобно?
– Кому? Мне? – Левая сторона рта улыбалась. Правая оставалась серьезной. – Нет, это не причина.
– Ради… нее?
– Смешная. Вы все в этом возрасте смешные. Стараетесь выглядеть старше, чем есть. Серьезнее. Зачем? У вас вся жизнь впереди, а вы делаете вид, будто уже ее прожили.
– Я не делаю.
Сигаретный дым просачивался в окно, а с той стороны проникал сырой апрельский воздух, от которого першило в горле. Но Калма держалась, не кашляла.
– Ты – не делаешь. Точно.
Это было сказано странным тоном. И взгляд Родиона заставил поежиться. Никогда еще на Калму не смотрели так… неправильно.
Впрочем, на этом все и завершилось. Родион курил, молчал. Калма не курила, но тоже молчала. Сговор молчания, подслушанный тишиной. А потом хлопнула дверь и на площадке появилась она. Раскрасневшаяся, раззадоренная вином – всего три бокала под строгим теткиным надзором – и удивленная.
– А что вы здесь делаете?