– …Капитан, а если, например, так: я выкатываю глаза, шо от касторки, и ломлюсь внаглую с криком: «Мне по делу, срочно!», буквально: «Отечество в опасности, пустите, пока не началось!»
– В смысле, что не началось?
– Ну вот, началось. Вальдар, девять честных граждан из десяти без слов поймут, что то, чему предстоит начаться, не их ума дело. И только некоторые зануды, вроде тебя, которым важно в каждой графе нарисовать портрет галки, будут задавать дурацкие вопросы.
– Ну хорошо, а если будут?
– А это абсолютно секретно, только самому Доброму Партийцу.
– Кому?
– Бонапарту, в дословном переводе.
– Ладно, предположим, ты прорвался. Что ты ему скажешь?
– Да шо скажу? Сдам всех по полной, начиная с Метатрона.
– Замечательно. Что ты сдавать-то собираешься?
– Что Метатрон ищет Людовика XVII.
– Превосходно! Во-первых, Наполеон пока всего лишь генерал, и поэтому юный дофин его интересует постольку-поскольку; во-вторых, с тем же успехом ты можешь сказать, что Людовика ищет Тутанхамон. Мы ничего про Метатрона не знаем. Даже де Морней и тот ускользнул.
– Мог бы не напоминать.
– Я не напоминаю, а констатирую.
– Да ладно, вон твоя приятельница осталась. Если что, возьмем ее. Месье Арман тут же объявится – это к гадалке не ходи и в воду не смотри.
– Объявится, да не один. Здесь мы играем на его поле.
– Но это уж как мы дело поставим. А что касается «интересует, не интересует», то представь себе расклад: поплыл себе наш старый друг Бонапартий за зипунами в Египет, и, пока он там будет мамелюкам пирамиды строить, в смысле, мамелюков у пирамид – шандарах, во Франции уже опять король! Что тогда? Бонапарту фараоном себя провозгласить?
– Это вряд ли, – ответил я. – Но пока мы не знаем, для чего Метатрон ищет Людовика. Может, посадить на трон, может, увезти из страны, может, и вовсе уничтожить? Нам об этом известно со слов де Морнея и театральных вздохов его сестры. А верить им – ну, ты понимаешь.
– В кои-то веки слышу разумные слова. Я уж было подумал, что Софи тебя того… окончательно приголубила и будешь ты теперь боеспособен, как жирный парижский голубь Пикассо.
– У Пикассо была голубка.
– Однохренственно. Хоть ты и зануда, надеюсь, в голубку все же не превратишься.
– Карета! Карета! – раздалось с афишной тумбы.
Мальчишка, восседавший на ее железном колпаке, тыкал пальцем, указывая на движущуюся вдоль улицы кавалькаду. Шестеро всадников кортежа, экипаж, запряженный четверкой лошадей. Еще двое кавалеристов замыкали выезд. Плюмажи качались над шляпами наездников, егерские мундиры радовали глаз яркостью. Толпа возбужденно зашумела. Те, кто принес на улицу Победы жалобы и прошения, напряглись, готовясь рывком преодолеть расстояние до крыльца, чтобы вручить бумагу кому-нибудь из адъютантов полководца, а если повезет, и ему самому.