Сейчас в кабинете сидел человек, невероятно похожий на Сталина. Воропаев вдруг потерял ощущение реальности. Не может этого быть. Не может! Привиделось. И что делать? Проснуться? Стряхнуть бред?
Человек за столом поднял голову и сказал с приятным, певучим акцентом, указывая на кресло перед столом:
– Садитесь, товарищ Воропаев.
Он раскурил трубку, с удовольствием затянулся, поднялся из-за стола, прошелся взад-вперед вдоль кабинета.
– Я подумал, что стоит более обстоятельно поговорить с вами. Вы человек грамотный. Что вы думаете о текущем моменте? И не бойтесь высказать критику.
Воропаев лихорадочно соображал, как себя вести? Послать его к черту, сказав: «Я вас презираю. Вы душегуб, каких свет не видывал»? Заявить ему, что его нет на самом деле? Или делать вид, что все нормально? Как бы принять участие в игре. И тут его кольнуло: «А если это реальность? Если я здесь навсегда?» Сердце дернулось от взметнувшегося вдруг страха.
Как он ненавидел Сталина в шестнадцать. Отец народов казался ему воплощением зла. Он верил, что если бы не коварный грузин, все пошло бы по-другому. В десятом классе он прямо на уроке разругался с учителем истории, суровым пожилым человеком. Тот был вне себя: какой-то сосунок, у которого едва обсохло молоко на губах, смеет порочить гения, называть убийцей, да еще перед другими учениками. «Вон из класса!» – лицо учителя казалось окаменевшим от гнева. И лишь в начале восьмидесятых, когда он осознал, что все началось еще до Сталина, ненависть сменилась более спокойным чувством, некой брезгливостью. Палач выполнил то, что от него требовалось. Он – исполнитель, всесильный и беспомощный. Но Воропаев знал, как плакали миллионы людей в день смерти вождя. Это были безудержные, вселенские слезы.
Сталин посмотрел на него долгим взглядом. Более молчать он не мог.
– На мой взгляд, далеко не все в порядке, товарищ Сталин, – осторожно начал он, судорожно решая, о чем вести речь. И вдруг ему стало не по себе. Какой-то животный страх заполнил все тело. – Экономическая ситуация… сложная. Перспективы не столь уж оптимистичны. – Во рту почему-то пересохло, и голос плохо подчинялся ему. – Это касается и промышленности. Но в первую очередь сельского хозяйства. Коллективизация поставила его на грань гибели. Голод поднимает голову. Еще недавно мы вывозили зерно, а сейчас впору его ввозить. – Он замолчал, ожидая реакции Сталина. Что он скажет? Как отнесется к услышанному?
Сталин опять поднес ко рту трубку, затянулся, пустил дым. Потом посмотрел на него пытливым взглядом.
– Это хорошо, что вы говорите правду. Ситуация действительно сложная. В промышленности она будет улучшаться. Начатая индустриализация обеспечит это. Партия сделает все необходимое, чтобы наша страна получила передовую промышленность. Мы без этого просто не выживем в империалистическом окружении. Что касается села, то положение там действительно тяжелое. Какова, на ваш взгляд, главная причина этого?