«Дорогой мой Роджер! Получил ли ты хоть одно из моих писем? За долгие годы я написала, наверное, не меньше тысячи, однако, прекрасно зная твоего отца (хотя я не хочу отзываться о нем дурно), полагаю, что ты ни одного из них даже не видел. Поэтому я делала копию с каждого письма и хранила их все это время в надежде, что когда-нибудь ты их прочтешь и поймешь, как сильно я люблю тебя. Письма в коробке. Двадцать пять лет назад я оставила тебя, и это был самый тяжкий, самый злосчастный день в моей жизни. Я прошу тебя не о прощении, но о понимании. Если эти письма не заставят тебя переменить свое мнение, обещаю, что больше никогда не стану тебе докучать.
С любовью
Августа Баттермир»
Виконт вынужден был признать, что кое-какая доля правды в этом кратком послании имелась: речь шла о письмах, которые отец не позволил ему прочесть. Поэтому ему пришлось открыть коробку. Внутри были сотни писем, запечатанных, уже пожелтевших; непрерывная летопись четверти века материнской любви, возвращение, казалось бы, безвозвратно утерянных воспоминаний. Потрясенный, не говоря никому ни слова, он унес коробку к себе в сарай, закрылся внутри и принялся за чтение.
Последнее письмо Конистан прочел уже ближе к утру. Он был так измучен, что читал, почти не улавливая смысла, а закончив, тотчас же забылся тяжким сном, от которого очнулся только к полудню. Проснулся он с мыслью о том, что появление его матери в Фэйрфеллз с коробкой, полной писем, — это не что иное, как приснившийся ему ночью кошмар, но тут его взгляд упал на письма, громоздившиеся на ночном столике, разбросанные по одеялу и даже по ковру, и он понял, что кошмар происходит наяву. Однако сон подействовал на виконта благотворно и помог ему добиться того, чего долгие часы, проведенные за чтением, сделать не смогли: принять решение. Он решил встретиться с матерью.
Час спустя, когда остальные гости давно уже покончили со вторым завтраком, Конистан с бурно бьющимся сердцем осторожно приоткрыл дверь библиотеки. Седовласая дама сидела в кресле у окна. Казалось, она дремлет: ее грудь тихонько вздымалась с каждым вздохом, щекой она опиралась на руку.
Он бесшумно пересек комнату, чувствуя, как непрошеные слезы уже подступают к глазам, хотя они еще не сказали друг другу ни слова. Она постарела. Ему запомнилась молодая женщина без единого седого волоска в черных кудрях. В день ее отъезда они не были напудрены по тогдашней моде. А у этой дамы вся голова была седая. Конистан стоял над нею, в уме у него теснились тысячи вопросов, но горло было перехвачено судорогой.