Она затаила дыхание под водой.
Это случилось как раз в тот момент, когда подплыл Роб. Следуя в тридцати футах позади Кристы, он видел всю сцену. Опытный аквалангист, он сразу все понял. Парень, попавший в беду — новичок, мачо, ныряющий в одиночку. Почти наверняка он намеренно сбросил в воду свой дыхательный аппарат, а затем нырнул за ним, чтобы надеть его внизу. Робу доводилось видеть, как другие «ковбои» проделывали такую же глупость. Роб нечасто испытывал злость, однако поведение незнакомца действительно поставило Кристу под удар. И это было непростительно. Теперь парень дышал. Он в безопасности, однако царапина от коралла едва ли казалась достаточным наказанием за его безрассудное поведение. Подплыв к ним, Роб нацарапал на доске.
— У тебя все нормально? — написал он в качестве формальной прелюдии к тому фейерверку, который должен был последовать.
Незнакомец взглянул на доску и кивнул один раз.
— Где твой напарник? — написал Роб и передал грифель ныряльщику.
Тот соизволил взять его.
Он писал медленно, прекрасным, округлым почерком, представлявшим разительный контраст с неопрятными каракулями Роба.
— Я не связываю себя напарниками, — гласил его ответ.
Криста прочла это через плечо Роба. Ей с трудом верилось в заносчивость незнакомца. Она схватила грифель.
— А тебе знакомо слово «спасибо»? Его говорят обычно, если кто-то спас твою жизнь, — написала она сердито.
Он вырвал у нее грифель.
— Ты не спасла мою жизнь.
Он резко сунул ей грифель, меча молнии глазами.
— Ты что, такой большой дурак? — не сдавалась Криста.
Что-то щелкнуло внутри Питера Стайна. В течение последних двадцати лет в его жизни бывали порой ужасные моменты, но подобного он не мог и вспомнить. Всю свою жизнь он знал один факт, и этот факт проволакивал его через тяжелые времена и саботировал все хорошие. Питер Стайн знал, что он блестящий человек. Не просто умный. Не просто талантливый. Он гениальный. Так сказал «Пулитцер». Это подтверждали хором критики. Читатели, миллионы читателей подхватывали припев. Во время публичных выступлений толпы кричали об этом. И вот сейчас, на дне океана, женщина с телом, более красивым, чем у русалки Даррил Ханна, спрашивает его, не дурак ли он.
Он в ужасе уставился на грифельную надпись. Потом поднял глаза на свою спасительницу в гидрокостюме. Она глядела на него. Ждала от него ответа. То, что она хотела от него, были слова. Но он не мог отыскать слов. Они затерялись где-то в сумятице, возникшей в его блестящем мозгу. Это было дистилляцией ужаса за все годы, но в чем-то и похуже, потому что из всех людей эта девушка имела право так писать. Внутри него бурлила паника, сильней, чем в тот момент, когда он подумал, что умирает. На дне океана звезда американской литературы испытал творческую импотенцию.