— Это пошло, в конце концов!
Ирина не рассчитала силы. Хотела отодвинуть мать в сторону, а получилось — отбросила так, что Мария Петровна отлетела и ударилась о шкаф.
Травм нет, на секунду задержавшись, отметила Ирина, синяки не в счет.
Ирина быстро прошла в прихожую, сбросила тапочки, стала натягивать сапоги. Мария Петровна заявилась следом. Подошла к входной двери, повернула ключ в замке, вытащила и спрятала в карман.
— Наш разговор не окончен!
— Мне не о чем с тобой говорить! Открой дверь немедленно!
— Иди в комнату! — велела Мария Петровна. — Хватит характерами меряться!
И первой пошла в гостиную. Ирина потрусила следом. Сапожки она не застегнула, и голенища болтались, как отвороты ботфортов. — Отдай ключ! — требовала Ирина. — Открой дверь! Я не желаю здесь оставаться!
— Потерпи еще пять минут. Мария Петровна стояла у окна, смотрела на улицу.
— Как выросли деревья, — тихо произнесла она. Каждый раз, когда Ирина оказывалась в этом дворе, ей приходила в голову та же мысль — деревья выросли, кусты загустели, детство прошло. Она взглядом отыскивала уголок, в котором пряталась, подглядывая за матерью. И с удовлетворением отмечала отсутствие болезненных уколов в сердце. Детские печали и страдания погребены под толстым слоем забвения. Так было до сегодняшнего дня.
Ирина хотела сделать шаг вперед, нога подвернулась, другая наступила на голенище сапожка. Ирина чуть не упала, спасло кресло, в которое она с ойканьем свалилась.
— Что с тобой? — резко повернулась Мария Петровна.
— Ничего!
Только бы не вывих! Растяжение связок — определенно. Вот нелепость! На ровном месте! Ирина попробовала встать, опираясь на травмированную ногу. Ох, как больно! Сдерживая стон, Ирина откинулась на спинку кресла, в котором, похоже, любила сидеть мать.
— Ногу подвернула?
— Не твое дело! Принеси мою сумку из коридора… пожалуйста!
Мария Петровна просьбу игнорировала, присела на корточки перед Ириной, сняла сапожок и стала ощупывать сустав.
— Что ты делаешь? Оставь меня в покое! — воспротивилась Ирина.
— Не дергайся! Это не вывих и не перелом, растяжение небольшое. Моя бабка, твоя прабабушка, была деревенской знахаркой и костоправом. Травы, заговоры — им меня не учила, боялась, — ведь знахарей в тюрьму сажали. Бабушку не тронули, потому что райкомовскому председателю она рожу лечила. Не в смысле харю, а в смысле…
— Поняла, рожистое воспаление.
— Да. А костоправством мы вместе занимались. Я бабушке помогала, ассистировала. Принесут мужика, или бабу, или ребенка калечного — разве откажешь? На дворе распутица, грязь по шею, до райцентра только на вертолете можно долететь. А какие тогда вертолеты? Некоторых, особенно мужиков, приходилось держать, чтобы не брыкались. Его четверо в тиски зажали, он орет благим матом, а мы с бабушкой знай лечим, сустав на место ставим, дощечки привязываем. Потом среди ночи проснусь, она в котелке воск с травами варит, в дверь тихо скребется кто-нибудь из родни калечного, бабушка им котелок отдает, шепотом рассказывает, как из воска теплого лепешку сделать и к больной ноге или руке прикладывать.