Проснувшись, пытаюсь загипнотизировать ее, но увы! Она, хотя и закрывает послушно глаза, гипнозу не поддается. Солнце поднимается все выше и выше, мадам Мина засыпает, да так крепко, что никак не могу ее добудиться. Пришлось перенести ее в экипаж. Поразительно, но во сне она выглядит здоровее и румянее. Ох, не нравится мне это. Я боюсь, боюсь, боюсь! Боюсь всего, даже думать, но я должен продолжать свой путь. На карту поставлены и жизнь, и смерть, и даже нечто большее, мы не должны отступать.
5 ноября, утро. Запишу все точно, по порядку. Хотя нам обоим и довелось повидать много необычного, опасаюсь, как бы вы, друг Джон, не подумали, что все пережитые ужасы и нервное напряжение сказались на моем мозге, и я, Ван Хелсинг, сошел с ума.
Вчера мы весь день ехали, углубляясь во все более дикую и пустынную горную местность. Встречаются огромные пропасти, много водопадов. Природа и здесь порой устраивает свои карнавалы. Мадам Мина все спит и спит. Я проголодался и поел, так и не сумев ее разбудить, чтобы накормить. Боюсь, чары этого мрачного места роковым образом действуют на нее, отмеченную вампирским крещением. «Ну что ж, — сказал я себе, — если необходимо, чтобы она спала весь день, придется мне не спать и ночью».
Дорога — плохая, старая, тряская, невольно голова моя поникла, и я заснул. Проснулся, вновь чувствуя себя виноватым, посмотрел на мадам Мину — она все еще спала, а солнце клонилось к закату. Окрестности изменились — хмурые горы, казалось, отдалились, а мы приблизились к крутому холму, вершину которой венчал замок, описанный Джонатаном. Смешанное чувство торжества и страха охватило меня — к добру или к худу, но мы приближаемся к развязке…
Я разбудил мадам Мину и вновь попытался загипнотизировать ее. Но — увы! — бесполезно. И прежде чем стало совсем темно — даже после заката солнечные лучи еще какое-то время отражались на снегу и царил полумрак, — я распряг лошадей, кое-как устроил их и покормил. Потом развел огонь и усадил рядом с ним закутанную в пледы мадам Мину, теперь очень бодрую и очаровательную.
Приготовил ужин, но есть она не стала, сказав просто, что не голодна. Я не настаивал, понимая тщетность уговоров. Сам поел, мне нужно было набраться сил за двоих. Затем, опасаясь, как бы чего не случилось, начертил большой круг вокруг мадам Мины и раскрошил по нему освященную облатку, тем самым оградив ее. Она сидела тихо, неподвижно, как покойница, и только все бледнела и бледнела, не говоря ни слова. Но когда я подошел к ней, бедная женщина прижалась ко мне, и с болью в сердце я почувствовал, что она вся дрожит. Когда она немного успокоилась, я сказал ей, желая кое-что проверить: