Успешно проведя переговоры с Матьяшем Корвином, Федор Курицын в 1484 г. — на обратном пути в Москву — прибыл к молдавскому господарю Стефану Великому. Показательно, что информированный автор «Сказания» безразлично именует Стефана то молдавским властителем, то валашским. Видимо, в отличие от Молдавии, с которой у Руси складывались тесные отношения (дочь Стефана — Елена Волошанка — вышла замуж за сына Ивана III), Валахия оставалась страной легендарной.
При дворе Стефана, давнего (и почти верного) союзника Дракулы, автор «Сказания» мог расширить свои знания о валашских воеводах. Таким образом, «Сказание» основано на сведениях, собранных за границей и, может, за границей и создавалось. «Русский посол, приехавший до августа 1485 г., — суммирует исторические факты медиевист Я. С. Лурье, — имел полную физическую возможность написать это произведение на основе устных рассказов, услышанных во время пребывания в Будине, Варадине и Молдавии. Задержанный в 1484 г. в Белгороде (Аккермане, т. е. в Турции. — М. О.), посол получил и вынужденный досуг для письменных занятий».[16] Дело в том, что русского дипломата задержали турки, но отпустили по просьбе московского союзника — крымского хана Мегли-Гирея.
Относительная пространственно-временная приближенность автора «Сказания» к описываемым событиям отразилась на лексике: опираясь на «анекдоты», которые рассказывали иноземцы (или в иноземной среде), он в собственном тексте сохраняет иностранные слова («поклисарь», «сиромах»), а также — сталкиваясь с неразрешимыми переводческими трудностями — прибегает к «потенциальным словам», к словотворчеству («зломудрый»). Неудивительно, что «Сказание» по-своему достоверно.
Но важно учитывать, что автор, описывая Валахию, сведения собирал в Венгрии (и, возможно, в Молдавии). Валахия оставалась для него «незнаемой» страной. Что не компенсировалось даже конфессиональной общностью: католическая Венгрия в «Сказании» зримей и понятней, чем православная Румыния. Более того, Валахия прямо мифична, ведь автор ориентировался на устные «анекдоты», в которых информация «кодировалась» по фольклорно-мифологическим законам.
Румыния изображена сказочным — вне каких-то особых «этнографических» подробностей, без имени столицы — государством, где реализована утопия «грозного» царя. Короче говоря, Валахия — это страна Дракулы и «дракулических» воевод, а Дракула демонический государь со всеми подобающими атрибутами, жестокостью, остроумием, даром колдуна.
Образ Дракулы отнюдь не формулируется как альтернатива привычному на Руси образу властителя. Правдоподобней здесь другая логика, напоминающая позднейшие сочинения Ивана Пересветова (XVI в.). Дракула — повелитель «антимира». Его кровожадную изощренность европейцы воспринимали в качестве некоей восточной экзотики, абсолютно неуместной в «цивилизованной» державе. Но даже у «аномального» государя есть чему поучиться. Государю «нормальной» Москвы, к примеру, не худо бы освоить навыки «грозного» — жестокого, но справедливого — управления, что получалось у «зломудрого» Дракулы, еще краше смотрелось бы на Святой Руси.