— Глеб! Глеб!
— По конюшне не бегать!
Миша вынырнул непонятно откуда, но как всегда бодрый и деловой.
— Это кто тут у нас правила нарушает?
Ребенок засмеялся. Он запрокинул голову, чтобы увидеть всех этих взрослых, улыбнулся во весь свой еще неполнозубый рот.
— Глеб!
В коридор вошла женщина. Молодая. В зеленых брючках и высоких сапогах. Эля отдельно зацепилась взглядом за сапоги — редко кто соблюдал правила и приходил на занятия в полной экипировке: сапоги с каблуком очень удобная вещь. Кроссовки не то.
Женщина подхватила мальчика, легко вскинула на бедро, вплотную подошла к Мише и поцеловала его… в губы.
— Глаза собери. И челюсть не урони, — услышала она у себя над ухом противный голос Овсянкина.
Миша с женщиной отошли к денникам. Ребенок тянул руку через решетки, показывал на лошадей, морщился, щурился, кривил губы — словом, выдавал полный спектр радости от встречи с животными.
— Ты их не видела раньше?
Теперь пришла очередь Эле хмуриться. Чтобы скрыть смущение, она наклонилась за упавшей банкой. С памятью у нее было не очень, подобные вопросы ставили в тупик. Что она помнит, что нет? Что было на самом деле, а что ей привиделось?
— Не помню, — буркнула Эля, делая вид, что изучает состав крема.
— Это Лена. Она дружит с Мишей. Они сейчас будут Глеба катать.
Лена… Где-то это уже было.
В составе не встретилось ни одного знакомого слова, поэтому Эля переключилась на крышку — не треснула ли при падении?
— Да она приезжала раза два.
Нет, никаких совпадений. Лена и Лена. Пускай будет так.
— Вот и замечательно. — Эля всучила банку Электронику, хотя никакой он уже был не Электроник. Осталась от него одна Овсянка. — Ты сегодня не работаешь.
— Чего это? — теперь пришло время Альке изучать состав мази.
— Наши подрались. Мой вышел победителем. А твой пал на поле боя.
— Чего?
Банка грохнулась на пол второй раз. Алька гремел засовами. Высоченный Ликбез фыркнул Овсянкину в макушку.
— И мазь подобрать не забудь! Она тебе пригодится.
Эля отправилась к Ахтубу. Пришло время поработать скребками, расчесать хвост и гриву, почистить копыта.
— Какого, — выл из-за невысокой стенки Алька. — Я твоего сейчас сам покусаю.
— Мы тоже с царапиной. — Эля заметила, как конь отстраняется, боясь, что снова станет больно. — Да я вижу, вижу… И как ты только ухитрился подставиться?
Эту манеру говорить с лошадью она перенесла и на все предметы, что ее окружали. Она могла говорить с чайником, с посудой, с учебником или дневником, ругала подушку, выговаривала одеялу, а то и туче на небе — в дождь не выпускали на плац, а нормально размяться можно было только там.