— Нам обоим нравилось испытывать радость возвращения.
Она хотела идти дальше, но он все время тянул ее назад.
Он подумал, что майор никогда бы не выбрал случайный тайник. Место, которое он выбрал, непременно должно быть частью их общей истории.
Он опять начал сначала. Керосин в лампе был на исходе, но Байба зажгла церковную свечу, капнув стеарином на бумагу. Затем они еще раз проговорили их с майором совместную жизнь. Валландеру казалось, что от изнеможения Байба вот-вот упадет в обморок, непонятно, когда она последний раз спала, и он пытался взбодрить ее, изображая несуществующий оптимизм. Они опять начали с их общей квартиры. Не могла ли она, несмотря ни на что, упустить какую-нибудь возможность? Дом ведь состоит из бесчисленного числа пустот.
Он как бы тянул ее за собой из комнаты в комнату. В конце концов она так устала, что стала выкрикивать свои ответы.
— Такого места нет! — кричала она. — У нас был только один дом, и все время, кроме лета, мы проводили в нем. Днем я была в университете, а Карлис уезжал в Управление внутренних дел. Никаких следов или улик нет. Карлис, наверное, думал, что бессмертен.
Валландер понял, что ее ярость адресована покойному мужу. Этот вопль напомнил ему о прошлогоднем событии, когда в Швеции жестоко убили беженца из Сомали и Мартинссон пытался успокоить отчаявшуюся вдову.
Мы живем в эпоху вдов, думал он. Обители вдов и страха — вот наши дома.
Внезапно он встрепенулся. Байба тотчас поняла, что ему пришла совершенно новая мысль.
— Что такое? — прошептала она.
— Погоди-ка, — отозвался он. — Я должен подумать.
Неужели это возможно? Он вертел мысль так и эдак, пытался отбросить ее, как пустую игру воображения. Но не смог.
— Я хочу задать один вопрос, — медленно произнес он. — И хочу, чтобы ты ответила не задумываясь. Я хочу, чтобы ты ответила с ходу. Если начнешь размышлять, ответ может оказаться неправильным.
Байба напряженно смотрела на него сквозь пламя свечи.
— А мог Карлис выбрать самый немыслимый из всех тайников, — спросил он. — В Управлении внутренних дел?
И заметил, как заблестели ее глаза.
— Да, — тут же ответила она. — Он мог бы это сделать.
— А почему?
— Карлис был такой. Это в его духе.
— Где?
— Не знаю.
— Его собственный кабинет исключается. Он что-нибудь говорил о здании УВД?
— Он считал его отвратительным. Как тюрьма. Оно и есть тюрьма.
— Подумай, Байба. Может быть, он выделял какой-нибудь кабинет? Который что-то значил для него, что-то особенное? Был ему отвратительнее других? Или который он, наоборот, даже любил?
— От комнат для допросов ему часто становилось плохо.