— Вот оно что... И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?
— Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие — всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычное дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, невидима. Она может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.
— И такой болезнью вы считаете марианцев? — протянул Север, — а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?
— Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.
— Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня послом врага, то священное звание посла не дает вам права...
— Звание посла ничего не значит.
— Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посла?
— Не посла. Мятежника. Никак не вражеского посла, казнить коего не в моей компетенции.
— А в чьей же? Суллы?
— Сулла вполне способен прикончить посла, если будет не в настроении.
Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:
— Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.
— Да ну? — усмехнулся легат, — а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь...
— Будем меряться трупами? — огрызнулся Север, — их с обеих сторон хватает.
— Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?
— В Самнии.
— Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым. Тому, кто спалил римский город Пергам...
— Пергам был захвачен Митридатом и освобожден нами! — возмутился Север.
— Римский город Пергам сжег мятежник Фимбрия, который еще ответит за свои преступления, когда мы до него доберемся.
— Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? — процедил Север, — Митридат вырезал восемьдесят тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! И вдвое большее число рабов. Вот кто должен понести кару! И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. В восемнадцать лет я каким-то чудом был избран в трибуны, ибо мой отец не имеет лишнего сестерция на подкуп таких, как ты, которые сидят на денежных мешках и вертят государством, как собственной блудливой задницей, теша свое честолюбие. Я присоединился к марианцам, поскольку так было легче всего, иначе быть мне простым легионером. Но я пошел бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!