Отъехав подальше от села, Туташхиа свернул в сторону от дороги, проехал еще с полверсты и скомандовал привал.
— Так зачем ты в урядника стрелял, а, Лев? — стреноживая лошадей, вновь обратился абрек к Троцкому.
— Это у тебя паспорта нет и отродясь не водилось, — угрюмо буркнул тот, не поднимая глаз. – Меня же, как ни старайся, за грузина не выдашь, и документов никаких не имеется. А полицейских трое и каждый с оружием. – Лев, словно собираясь с духом, немного помолчал, и наконец, решившись, неохотно добавил. — Ну, а по чести сказать — просто страшно вдруг стало.
— Значит, ты и вправду смелый человек, — задумчиво протянул Дато, выкладывая провизию из захваченной в духане сумки. — Только по–настоящему смелый мужчина может сказать, что он испугался. Это хорошо. Плохо только, что опять под открытым небом ночевать придется. Хотя и это не беда.
На следующее утро компаньоны выехали на тракт, и покуда светило солнце двигались по широкой и хорошо утрамбованной дороге. Несколько раз им навстречу попадались небольшие обозы, дважды их обгоняли одиночные всадники, но каких–либо признаков погони или иного беспокойства на тракте не замечалось.
Какое–то время Троцкий ломал голову, пытаясь представить, что же происходило в духане после их отбытия и почему их никто не ищет. Не найдя вразумительного ответа, он утешился мыслью, мол, рана у урядника нетяжелая и служивый, резонно опасаясь, что ему не поверят, рапорт о встрече со знаменитым разбойником подавать не стал. Так ли всё обстояло на самом деле, Лев не знал, а Туташхиа этот вопрос не волновал вовсе: нет погони и, слава Богу!
К исходу второго, после стычки в Чадрахе, дня путешественники въехали в Орта–Бутум. Деревенька настолько походила на оставленный приятелями неделю назад Коджора, что Троцкий, посчитав, что они сделали круг и вернулись к начальной точке маршрута, даже слегка испугался. Однако вывеска дорожного указателя, обилие садов и наличие иных примет цивилизации убедили Льва в бредовости своего предположения.
Не желая плутать в незнакомом селении, Туташхиа подозвал к себе босоного мальчишку, кувыркающегося в пыли в компании таких же чумазых и оборванных пострелят, и тот за медный пятак отвел путешественников к дому Сандро Ниношвили.
По сравнению с внушительной, пусть и одноэтажной усадьбой Гогечиладзе, дом Ниношвили казался более чем скромным: приземистый, сложенный из серых булыжников различной формы, с подслеповатыми глазницами маленьких окошек и крытой соломой крышей.
Хозяин выглядел под стать своему дому: невысокий, худой, он сильно сутулился и при ходьбе опирался на длинную палку. Короткая седая борода в сочетании с надвинутой на глаза папахой сильно старили его, и со стороны Сандро больше напоминал аксакала, чем пятидесятилетнего мужчину. Говорил он по–русски почти без акцента, манерой речи напомнив молодому путешественнику Туташхиа: Ниношвили так же четко выговаривал слова в редких, коротких фразах, не забывая при этом гордо поглаживать старенький солдатский Георгий, ярко блестевший на сером бешмете.