— Опять пустая поездка, — с раздражением пробормотал Лаврентий. — Откуда мог взяться иностранец около графини Апраксиной и княжон Черкасских?
Решив, что он никуда сегодня он поедет, Лаврентий доел свой обед и снова лег на кровать. Легкий ветерок, подувший из окошка, принес долгожданную прохладу, потом солнце исчезло и за окном, наконец, начали собираться тучи, обещающие долгожданный дождь. Но вместо дождя на Москву обрушилась гроза. Гром гремел так сильно, что, казалось, вылетят стекла в частом переплете маленького окошка в спальне Островского, и он порадовался, что никуда не поехал.
За окном бушевал ливень, потоки воды текли по булыжной мостовой вниз к Маросейке, а в комнате Лаврентия было особенно уютно. Молодой человек позвал кухарку, велев подать ужин. Под гречневую кашу с потрохами он выпил пару рюмок хорошей анисовой водки из запасов хозяина и повеселел. Островский даже начал склоняться к мысли, что не нужно ждать конца месяца, а следует начать искать невесту уже завтра. Решив завтра поговорить с Параскевой, бойкой бабенкой, знавшей всех в округе, он вспомнил лукавую улыбку и бойкие черные глаза молодой кухарки своего хозяина, улыбнулся и заснул под шум дождя.
Утро снова было жарким, но после ночной грозы дышалось гораздо легче. Лаврентий с удовольствием стоял под струей свежего ветерка у окна, ожидая, пока Параскева накроет на стол в глубине маленькой столовой.
— Готово, барин, приятно вам покушать, — возвестил за его плечом веселый голос.
Лаврентий обернулся и увидел, что черные глаза молодой женщины скромно опущены, но тесемка на тонкой вышитой рубахе развязана, а ворот распахнут, обнажая белую шею и пухлую грудь кухарки.
— Вот как, — обрадовался Лаврентий, — да ты, никак, меня приглашаешь?
Неутоленный голод по женскому телу послал мучительный позыв в его пах, и плоть сразу восстала. Больше он рассуждать не мог, а, подойдя к молодой женщине, засунул руку под соблазнительно распахнутый ворот и начал мять тяжелую, налитую, как большой теплый шар, грудь. Женщина стояла молча, всё так же не поднимая глаз на красивого постояльца, но когда он, обнажив оба пухлых белых полушария, начал крутить ее соски, она издала тихий блаженный стон.
— Нравится? — прошептал Лаврентий, — покусывая ее за мочку уха.
Островский видел, что дыхание Параскевы участилось, а на лбу, шее и плечах появились капельки пота. Она возбуждалась все сильнее, тогда он схватил подол ее сарафана и высоко поднял его, опустив на голову женщины. Широкие бедра крестьянки с пухлыми ягодицами, круглый белый живот с треугольником густых волос раньше не понравились бы ему, но теперь, когда он так давно не имел женщины, показались ему необыкновенно аппетитными.